Боевая эвтаназия. Сергей Самаров

в двух местах чиркнули. До сих пор звон в голове стоит.

      Тут старший лейтенант внезапно осознал, что боль в его собственной голове мешает ему думать и даже говорить.

      Он некоторое время молчал, чем вызвал беспокойство младшего сержанта, который позвал его обеспокоенным голосом:

      – Командир! Товарищ старший лейтенант!

      – Здесь я, – наконец-то отозвался Собакин. – От шальных пуль прячусь.

      Он вдруг понял, что забыл, что собирался сказать гранатометчику.

      Старший лейтенант с трудом сформулировал новый, как ему думалось, вопрос, хотя тот и был тем самым, который он думал раньше задать Золотухину:

      – А выбраться из окопа, не попадая под обстрел, можешь?

      – Без проблем. У меня лаз позади, на другую сторону склона смотрит.

      – Переберись на три-четыре окопа ближе к левому флангу и стреляй оттуда. Цель прежняя. Потом еще ближе, но уже на пять-шесть окопов. Предупреди бойцов, которые в этих окопах сидят, что будет массированный обстрел. Чтобы они не сильно высовывались.

      – Понял. Работаю, товарищ старший лейтенант. Бери выстрелы, пошли. – Последние слова Золотухина, разумеется, относились ко второму номеру гранатометного расчета, который обычно и носил за младшим сержантом рюкзак с гранатами и ракетами.

      Собакин высунулся из своего окопа совсем немного, только чтобы посмотреть, как на бруствер чужого окопа ляжет большая туба «Вампира». Командир роты просто желал увидеть сам момент выстрела и оценить, насколько место, с которого работал гранатометчик, становится заметным.

      Тут сразу несколько пуль одной и той же, похоже, очереди ударили по шлему. Они добавили к привычной головной боли новую, которая первую не выбила, но наделила ее неведомой силой, да такой, что старшему лейтенанту захотелось застонать.

      Он вообще-то от природы был человеком терпеливым, всегда считал, что является носителем низкого порога чувствительности, то есть умеет переносить боль без труда. Старший лейтенант никогда себя не жалел. Ни в боевой обстановке, ни на тренировках, когда нагрузки давались на грани того, что может человек перенести, но всегда вдвое, а то и втрое большие, чем в реальном бою. Ни стона, ни жалобы от него никто и никогда не слышал.

      Но сейчас ему так захотелось застонать, что он легко убедил себя в том, что после этого боль станет переноситься намного легче. Собакин нажал на кнопку КРУСа, полностью отключился от связи во всех ее проявлениях и застонал в голос. Но еще на середине этого стона он понял, что сам звук страдающего человека и боль в голове и в шее никак не связаны. Стон ему нисколько не помогал.

      Старший лейтенант остановил себя и тут же включил КРУС, чтобы ни на секунду не терять нить боя. Он вдруг понял, что сидит на дне окопа, вырытого им собственноручно несколько часов назад. Самого момента, когда он сел на каменистую землю, Собакин не помнил. Видимо, он начал садиться, когда в шлем ударила первая пуля.

      Собакин снял шлем с головы и осмотрел его. Шлем оставался целым, только