Сын Яздона. Юзеф Игнаций Крашевский

простонал он.

      – Говори! – прервала его храбрая княгиня Ядвига. – Говори!

      Посланец только руки поднял к небу и опустил их молча к земле. Слов ему не хватало.

      – Все погибли? – спросила княгиня.

      – Погибли!

      За княгиней послышался плач, она с суровым лицом обернулась к женщинам, стоящим за ней.

      – Не грешите, оплакивая рыцарскую и христианскую кончину!

      – Князь, пан мой! – крикнула Анна, наклоняясь к посланцу.

      – Пал, – сказал коротко посол.

      Княгиня закачалась и, заслонив лицо, села на землю, руками обхватывая голову, княгиня-мать храбрым голосом произнесла через мгновение:

      – Вы нашли тела павших? Сына моего?

      Посол, рыдая, отвечать не имел силы, княгиня Ядвига смотрела на него с жалостью.

      Несломленная болью, она повернулась к костёлу и пошла с мраморным лицом к алтарю – благодарить Бога.

      Павлика, Янича и немца забрали в монастырь, чтобы вылечить раны. После этого поражения, которое не пощадила ни одну семью, всё тут было в трауре. С утра до вечера были слышны плач и стоны, только Павлик уже третьего дня, перевязав раны, начал выходить из избы, чтобы не слышать жалоб Янича и рассказов других спасшихся, кои приходили туда.

      К нему возвращалась та безумная натура, нетерпеливая, горячая, нуждающаяся в постоянном сметении, смехе и проказах.

      Когда Янич оплакивал погибших, Павлик пожимал плечами.

      – Нужно прочитать здравицу св. Марии за душу нужно, уж тебе надлежит, – говорил он ему, – а, выплакавшись, думать о жизни. Те, что померли, кроме мессы, не нуждаются уже ни в чём. Татары всё-таки не вырезали всех, останется хоть немного люда.

      Женщины и служба при монастыре, которой доверили присматривать за ранеными, стали милейшим обществом Павлика.

      Не обращая внимания на их монашеское и полумонашеское одеяние, он видел в них только женщин, а к этим имел великое притяжение.

      Особенно послушница Луция, девушка с опущенными глазами, со светлыми волосами, от которых едва пучок выглядывал из-под накидки, робкая, краснеющая, попала на глаза сыну Яздона. Звали её по-монастырски Сестрой, хотя её возраст не позволял дать монашескую клятву и была там только на испытании.

      Когда она проходила со старшей Гауденцией, неся корзинку с едой или бельё, Павлик уже был заранее на часах, чтобы его у неё отобрать, тихо поздороваться и что-то шепнуть. Девушка, воспитанная в суровой монастырской дисциплине, не отвечала, но невольно поднимались её длинные ресницы и веки, и детский взор падал на красивого юношу, невинный и так много говорящий, что у Павлика мурашки пробегали по коже.

      Когда он сидел один на один с Яничем, хотя тот, уже дав обет, готовился вступить в доминиканский монастырь, а всяческой легкомысленной болтовни избегал, Павлик безжалостно его дразнил, рассказывая, как эта Луция ужасно ему понравилась. Янич сурово его попрекал и ругал.

      – Благодарил бы Господа Бога, – говорил он, – что чудом избежал смерти, и эту жизнь, которую сохранило Провидение,