Пояс неверности. Роман втроем. Александр Егоров

страшно понравилось всем теткам. Даже той, в джинсах и топике. В ее глазах, впрочем, плескалась неотчетливая грусть – я уже знал, что она приехала сюда в формате «за рулем», а стало быть – ненадолго. И я догадывался, что муж не ждет ее дома. И знал даже, что…

      Что грусть в ее глазах – всего лишь мечта о несбывшемся, как у героев Грина (или что они там изучали в советской школе). Об алых парусах на горизонте. Вряд ли в те времена девочки рисовали в альбомчиках яхту Абрамовича.

      Ну и опять же это вино. Ассоль плюс Изабелла. Адская смесь.

      Почему бы и нет, подумал я.

      «Может, исчезнем вместе?» – спросил я ее беззвучно. В моей руке темнел стакан этой испанской изабеллы, больше похожей на бычью кровь. Словно причастие антихриста.

      «С тобой – куда угодно», – отвечала она мне тоже беззвучно. Или даже не так, мой грустный ангел. Она подумала иначе. «С тобой, милый мальчик в футболке от Пола Смита», – подумала она.

      Тем временем мой язык независимо и автономно выдавал очередную порцию пошлой банальщины. Да, я помню: это был стишок про некропедозоофила:

      Мертвых маленьких зверушек

      Он с собою приносил.

      Самое занятное: она потом несколько раз напоминала мне этот стишок (скисая от смеха), но и разу не вспомнила правильно. Как я понимаю, и эта плоская шутка юмора пошла мне в зачет.

      Я получил допуск. Помнишь, мой ангел, нашего препода по литературоведению на втором курсе? Да, Агнессу Львовну. Не красней так, хранитель. Тогда я тоже получил допуск. Неограниченный. До четвертого курса включительно. А потом ее муж застукал нас в электричке, когда мы ехали к ней на дачу. За очередным зачетом.

      Но я отвлекся.

      Потом у нас был крольчатник. Ее фигура на пеньке. Руки, обвившие мою шею. Запах неизвестного мне парфюма, с мускусом и ванилью. Недопитое вино.

      Сбрасывая свой нелепый топик с бантом, – нет, не сбросив, а лишь сбрасывая, – она на миг превратилась в девчонку, какой была когда-то, когда я и мечтать еще не мог ни о чем подобном.

      Это и был момент истины. Всего лишь мимолетный жест, небрежно откинутый локон. Чуть припухшие губы.

      Я знал, что это – всего лишь иллюзия, но до чего же она мне нравилась!

      Солнечные лучи пронизывали этот гребаный сарай, и пахло в нем разогретой травой и псиной, и ее руки знали, что делать. А я – слышишь, мой ангел? – я не делал почти ничего. Я снова чувствовал себя подростком, скучающим по ласке, и не она (на своем пеньке), а я был на седьмом небе от счастья.

      Давай в качестве оправдания распечатаем стенограмму событий.

      «Мой мальчик», – шептала она все так же беззвучно.

      «Погоди. Я сам».

      «Не хочу ждать. Слишком долго».

      «Что слишком?»

      «Слишком долго ждала».

      «Это кельвин кляйн».

      «Ничего себе кляйн!.. Это самый классный кельвин кляйн, которого я…»

      «Подожди же. Неудобно на этом пеньке. Держись за меня».

      «Ты такой длинный… и он такой дл…»

      «Теперь я не хочу ждать. Снимай это к черту…