Царь горы. Александр Кердан

не купишь, только в «Военторге», и то по великому блату. На эти часы Лапин давно глаз положил, вот и нашёл повод…

      – Хорошо, – согласился Царедворцев. – А ты что поставишь?

      – А что ты хочешь? – Лапин демонстрировал полную уверенность в своей победе.

      – Твои кроссовки «Адидас».

      «Зачем Кольке вторые кроссовки? У него свои такие же есть…» – успел удивиться Борисов. Фирменные кроссовки были дефицитом, куда большим, чем часы «Командирские». Стоили они целых двадцать шесть рублей! Но в магазинах их не было. Доставали кроссовки через знакомых продавцов или покупали с рук – в три раза дороже. Борисов тренировался в китайских кедах «Два мяча» и о таких кроссовках даже не мечтал…

      – Замётано! – согласился Лапин. – Кто разобьёт? Давай, Борисов, разбей!

      Обескураженный Борисов замешкался, и сцепленные руки спорщиков разбил кто-то другой.

      По дороге из ДЮСШа он попенял Царедворцеву:

      – Зачем ты так, Коля? Сонька – девчонка хорошая…

      Царедворцев вытаращился:

      – Ты, Витька, влюбился, что ли, в Голубкову? Во даёшь!

      – Ещё чего… Ничего я не влюбился, – тут же открестился от своих потаённых чувств Борисов. – Просто нехорошо как-то… спорить… о таком.

      У Царедворцева, как всегда, нашёлся веский и неоспоримый аргумент:

      – Ты хочешь, чтобы Голубкова этому моральному уроду Лапину досталась?

      И Борисов не нашёл что возразить.

      Он продолжал переживать, не зная, что делать в такой ситуации. Как поступить? Вечером неожиданно написал стихотворение.

      Бабочка над пламенем костра

      Яркой, изумительной окраски.

      Как она в движениях быстра,

      Как блестят неоновые глазки!

      Над костром описывая круг,

      Так она к огню, к теплу стремится…

      Страх берёт, что если в искру вдруг

      Красота такая превратится…

      Свет изменчив, может, потому

      Я взмахнул на бабочку руками:

      Улетай в спасительную тьму,

      Чтоб тебя не опалило пламя!

      На следующем заседании «Мартена» листок со стихотворением он подбросил в портфель Голубковой, согревая себя надеждой: «Может быть, она догадается, что ей грозит опасность?»

      Но Соня после окончания занятий ушла с Царедворцевым, вызвавшимся её проводить.

      В Борисове в этот момент как будто щёлкнул переключатель.

      До сего дня он безоговорочно воспринимал все слова Царедворцева как истину в последней инстанции, оправдывал все его поступки и вечный командирский тон. И вдруг как будто очнулся, посмотрел прояснившимся взглядом на друга, с которого, как с новогодней ёлки, слетела вся позолота и мишура. И предстал пред ним Царедворцев совсем не таким идеальным, каким казался, и вовсе не вожаком, следовать приказам которого необходимо и на которого положено равняться.

      Он решил, что не станет допытываться: получилось ли у Царедворцева поцеловать Голубкову (она в одночасье вдруг перестала его вовсе