День мудрых людей. Сергей Марксович Бичуцкий

https://pixabay.com/ru/photos/%D1%84%D0%B0%D0%BD%D1%82%D0%B0%D0%B7%D0%B8%D1%8F-%D1%81%D1%82%D1%80%D0%B0%D0%BD%D0%BD%D0%B8%D0%BA-%D1%81%D0%BA%D1%83%D0%BB%D1%8C%D0%BF%D1%82%D1%83%D1%80%D0%B0-2925250/ по лицензии ССО

      Глава 1

      Проснулся, но вставать не хотелось. Мысли лениво копошились, как дождевые черви в банке, а Фёдор Иваныч, подобно подслеповатому рыбаку, пытался заскорузлыми непослушными пальцами выудить хоть какой-нибудь экземпляр, но спросонья и сам не понимал какой, а тот, непонятно какой, привычно ускользал.

      Странная всё-таки штука – память. Как дровяник. А прожитые дни, как полешки, которые в одночасье, понятное дело когда, сгорят, и развеет ветер жизни оставшуюся золу по белу свету. И что от нашей жизни останется? Пепелище и останется. Вроде бы всё понятно, а так ли это? Жизнь… . Самый непознанный феномен в мире!

      Если вы думаете, что именно об этом размышлял Фёдор Иваныч, ворочаясь в постели, то глубоко ошибаетесь! Такие мысли благоразумно обходили его стороной. Ну…, если только иногда. А так-то, что на пустое время тратить? Он был занят куда более важным делом. Праздник завтра, пенсия, как ни как. Об этом и думал. Вернее, пытался. Понятное дело не для всех, но ему-то что? У них – свои праздники, у него – свой. И дело вовсе не в величине будущего финансового поступления. Какая уж тут величина? Слёзы одни. Кто б другой, так может и прослезился бы, но это у них. Там. Где деньги – это всё, и всё – это деньги. У нас-то пока ещё не совсем так, слава Богу. Не забыли о тебе, да и ладно. Для нас именно это главное, которое куда важней самих денег. Иногда даже и благодарная гордость (витиеватое такое чувство) посещает: «Не забыли! Сто сорок мильёнов граждан, а про Фёдора Иваныча не забыли! Сидит какая-нибудь ссыкуха, – представлял себе Фёдор Иванович, – корпит над своими бумажками, и вскинется вдруг: «А про Фёдора Иваныча не забыли?». Всполошится, аж под мышками мокротень, и давай перебирать чтотамунеё. Найдёт и облегчённо выдохнет: «Не забыли!». И радостно ей станет. И за себя, что не забыла, и за Фёдора Иваныча. Может даже поболе радостно, чем самому Иванычу. А что? И нахлынет волна тёплой благодарности, и родится непривычно ласковое: «Вну- чень -ка!», и даже прослезится слегка.

      Сказать, что Фёдор Иванович был сквернословом, значит покривить против правды. В сочных выражениях никогда не стеснялся, это да. Что в мыслях, что вслух. Но не найдётся на свете человека, который мог бы сказать, будто слышал, как он ругался матом. Слесарь-сантехник, а не ругался. Не было такого. Ворона белая в сантехническом цехе. А вот рубануть с плеча, что называется в лоб, считал не просто своим правом, а даже обязанностью, но… после смерти жены. До этого трагического момента безраздельное и неоспоримое право на правду в их семье принадлежало только ей. Почему неоспоримое? Сложилось так. Однажды, находясь в не очень адекватном состоянии по известной всем причине, грохнул кулаком по столу, пытаясь раз и навсегда решить извечный семейный вопрос «кто в доме хозяин». От такой его наглости супруга онемела. За неё ответила лучшая подруга – скалка. Ответ был настолько быстрым и действенным, что Фёдор Иванович до сих пор не знает, сама ли скалка отвечала, или под непосредственным руководством онемевшей супруги. Бандитка – ни дать, ни взять, но аргументы были неоспоримы. Ошарашенный Фёдор Иванович понял это сразу. С детства понятливый был. Понял и всё встало на свои места. Попробуй не пойми, когда вдруг на тебя озарение снисходит. Но об этом Иваныч вспоминать не любил. «Кто старое помянет, тому глаз – вон!» – гласит народная мудрость, а народ он уважал, потому как был его неотъемлемой частью. А как же? Да и зрением к тому же дорожил.

      Вставать не хотелось. Куда спешить, когда тебе за семьдесят? Была б жена, может и встал бы, а так…. Померла чего-то вдруг. Болела правда долго, но и это, по мнению Фёдора Иваныча, не причина, чтобы бросать мужа одного. Чего удумала? Вечно со своими выкрутасами. Всю жизнь такая была. И то ей не так, и сё не эдак. «Как и жизнь-то вместе прожили?» – ворчливо думал иногда Иваныч. Думать-то думал, но ответа даже не пытался искать, потому как отвечать на такой сложный вопрос – тоже самое, что копаться в поленнице с горбылями да пустотами. Не за то возьмёшься, тут же и обвалится всё. Обвалится, а там и правда, не приведи Господь, выглянет, а это уж вовсе ни к чему. Да и кому это надо? Иванычу? Ну, уж нет! Кому-кому, только не ему. Всю жизнь ему в морду этими ответами тыкали. Хватит с него! А вот кто действительно без этого жить не мог, того уже нет, и не предвидится даже в перспективе. Думал и злился: «До чего же эти мысли липучие. Думаешь вроде бы обо одном, а это одно столько всякой дряни за собой тащит, что забывать начинаешь, о чём вообще подумать хотел.»

      Поняв, что клубок червей просыпается и постепенно трансформируется в змеиный, Фёдор Иванович потряс головой и решительно отбросил одеяло. Не торопясь, приподнялся и сел. Раньше-то выпрыгивал из постели, как ошпаренный, опасаясь, что жена спросонья может вспомнить о его супружеском долге, потому как с вечера сделал вид, что уже заснул, а теперь нет. Теперь-то чего бояться? Некому вспоминать, и бояться нечего, хотя этот, непонятно почему родившийся страх, какое-то время преследовал его даже после смерти жены. Почему так происходило, до сих пор чёткого ответа не было. «Странное всё-таки человек создание, – думал Фёдор Иванович. – За других не