Сладкий привкус яда. Андрей Дышев

Человек не может выдержать на такой высоте больше трех дней. Даже если у него будет достаточно кислорода и еды.

      – Ты говоришь правду?

      – Я не хочу давать тебе пустых надежд.

      – А как он умер? – спросил водитель, глядя на нас в зеркало. – Замерз?

      «Если бы я дал из Катманду телеграмму, – подумал я, глядя на синие щеки водителя и его оттопыренные уши, – то не надо было бы сейчас произносить это гадкое слово».

      – Нет, не замерз, – ответил я. – Его убили.

      Татьяне стало плохо. Машину пришлось остановить.

      Глава 14

      ЕДИНСТВЕННЫЙ НАСЛЕДНИК

      Князь, глядя из-под седых бровей на карандаш, который без устали крутил в пальцах, сидел в деревянном кресле за столом. На зеленом сукне стояли письменный прибор с промокашкой-неваляшкой, стакан с чаем в серебряном подстаканнике и раритетный томик Баратынского в черном переплете с золотым тиснением. И старик, и его кабинет с отполированной руками и годами мебелью напоминали экспонаты музея.

      Большие напольные часы размахивали тяжелым маятником. Где-то в его недрах цокали молоточки. Мы молчали. Князь приказал собраться в своем кабинете всем своим служащим. Первой вошла Татьяна и села на обшитый кожей диван. В черном большом платке, из-под которого выглядывала косичка, она была похожа на летучую мышь с якорным канатом на шее. Я стоял лицом к книжным полкам, рассматривая измочаленные корешки, на которых едва можно было разобрать имена авторов. Между книгами и стеклом выстроился длинный ряд фигурок из кости, дерева, железа. Малахитовый Будда с животиком, похожим на арбуз, которого я привез князю из Катманду, возглавлял строй, словно был назначен командиром над остальными фигурками.

      Скрипнув половицами, в кабинет вошел водитель и, зачем-то пригибаясь, словно это был кинозал и уже шел фильм, на цыпочках прошел в угол и встал между глазурованной печью и диваном. Следом за ним, бережно сдвинув дверные шторы, вошел грузный, краснолицый конюх в светлых шароварах, рубашке навыпуск и калошах на босу ногу. Потом тенью обозначила присутствие молодая глухонемая садовница в телогрейке и белом платке. Она встала в дверях, то ли стыдясь своего вида, то ли боясь наследить на паркете выпачканными в черноземе резиновыми сапогами. Кабинет не мог вместить всех строителей, дворников и прислугу, и последними зашли выжлятник[12] со своей женой-поварихой. Полная, как положено по должности, женщина тотчас всхлипнула и прижала платок к красным глазам.

      – Цыть! – немедля оборвал ее Орлов высоким, почти женским голосом и стукнул карандашом по столу. – Рано пока!

      Снова стало тихо. Было слышно, как шлепают по маленькой наковальне часовые молоточки. Я оперся спиной об оконный наличник и скрестил на груди руки. Орлов, ссутулив угловатые плечи и склонив белоснежную голову, смотрел прямо перед собой выцветшими голубыми глазами. Его массивный, чуть сгорбленный нос придавал лицу хищное выражение. Тонкие губы были плотно сжаты. Смятые высокие залысины покрывали

12

Кинолог в современном переводе.