Свято место пусто не бывает: история советского атеизма. Виктория Смолкин

духовенства и верующими как признак наступления лучших времен208. Сталин также дал сигнал о смене курса советской политической элите. В 1937 г. историк Сергей Бахрушин (1882–1950) опубликовал в журнале «Историк-марксист» статью, озаглавленную «К вопросу о крещении Киевской Руси», где доказывал, что принятие христианства великим князем Владимиром было скорее не средством порабощения трудящихся масс, а зрело обдуманным политическим шагом, позволившим усилить и укрепить государство209. В своей статье Бахрушин подверг критике существовавшие на тот момент нарративы о крещении Руси в 988 г.; до сих пор, как он доказывал, на первый план неправомерно выдвигались психологические аспекты обращения Владимира или же заслуги в деле крещения приписывались усилиям зарубежных миссионеров. Со своей стороны Бахрушин представлял принятие христианства как осознанное политическое решение, принятое правящей верхушкой Руси, которое должно рассматриваться как часть истории формирования Российского государства. Хотя статья Бахрушина была написана в узких рамках академической истории, она была признаком идеологического отступления, поскольку религия в ней представала как прогрессивный исторический фактор, способствовавший укреплению государства. Бахрушинская статья вышла в свет сразу после завершения работы правительственной комиссии, в задачу которой входило выработать каноны написания учебников по истории для высшей школы; комиссия приняла решение вернуть религию в исторический нарратив, сформулировав тезис, что «введение христианства было прогрессом по сравнению с языческим варварством»210. Этот пересмотр исторической роли христианства свидетельствовал о более глубоких переменах в идеологической практике советской власти211.

      В течение 1930‐х гг. в определении целей религиозной политики сталинизма задачи управления стали соперничать с идеологическими задачами. Чтобы консолидировать общество и воспитывать советский патриотизм в условиях назревающей войны с империализмом, которую Сталин считал неизбежной, партия отступила от идеологического иконоборчества периода культурной революции и вернулась к традиционным ценностям и популистским стереотипам212. В какой-то мере этот поворот стал возможен потому, что институциональная мощь православной церкви была сломлена и религия больше не представляла серьезной политической угрозы. Но, кроме того, поворот стал необходимым, поскольку антирелигиозная кампания явным образом не достигала своей цели: утверждения атеистического мировоззрения. Комиссия по делам культов, которая была сформирована в апреле 1929 г. для проведения в жизнь нового законодательства о религии, занималась не только вопросами налогообложения и закрытия церквей, конфискацией религиозной собственности и репрессиями в отношении духовенства, но также пыталась устранить проблемы, возникшие в результате проведения этой политики

208

Беглов А. Л. В поисках «безгрешных катакомб». С. 34.

209

Бахрушин С. В. К вопросу о крещении Руси // Историк-марксист. 1937. № 2. С. 40–77. О статье Бахрушина и ее фундаментальном значении для формирования советского нарратива о князе Владимире см.: Franklin S. 988–1988: Uses and Abuses of the Millennium // World Today. 1988. Vol. 44. № 4. P. 66.

210

Ostrowski D. The Christianization of Rus’ in Soviet Historiography: Attitudes and Interpretations (1920–1960) // Harvard Ukrainian Studies. 1987. Vol. 11. № 3–4. P. 446–447.

211

См.: Brandenberger D. Propaganda State in Crisis: Soviet Ideology, Indoctrination, and Terror under Stalin, 1927–1941. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2002 [см. в русском переводе: Бранденбергер Д. Л. Кризис сталинского агитпропа. Пропаганда, политпросвещение и террор в СССР, 1927–1941 / Авториз. пер. с англ. А. А. Пешкова, Е. С. Володиной. М.: РОССПЭН, 2017]. В своем исследовании сталинской идеологической системы Бранденбергер доказывает, что ключевой причиной кризиса большевистской пропаганды при Сталине была ее неспособность создать убедительную версию официальной истории.

212

Сущность русского национального возрождения при Сталине является дискуссионной. В классической работе Николая Тимашева отказ от утопизма в пользу более традиционных ценностей в середине 1930‐х гг. описывается как «великое отступление», тогда как Дэвид Бранденбергер называет это явление «национал-большевизмом» и трактует его скорее как политическую стратегию, чем как возвращение к старому порядку вещей. См.: Timasheff N. The Great Retreat: The Growth and Decline of Communism in Russia. New York: E. P. Dutton, 1946; Бранденбергер Д. Сталинский руссоцентризм. С. 7–8.