Потоп. Генрик Сенкевич

Да постой же, черт… Поговорим.

      Володыевский велел прекратить работу и спросил:

      – Кто говорит?

      – Оршанский хорунжий Кмициц, – послышался ответ. – А вы кто?

      – Полковник Михал-Юрий Володыевский.

      – Челом вам, – отозвался голос из-за дверей.

      – Не время любезничать… Скажите, что нужно?

      – Мне бы следовало вас об этом спросить. Вы не знаете меня, а я вас. С какой стати вы на меня нападаете?

      – Изменник! – крикнул Володыевский. – Со мной вернувшиеся с войны ляуданцы, а у них с тобою счеты за разорение, за безвинно пролитую кровь и ту панну, которую ты сейчас похитил. Знаешь, что тебя ожидает? Ты не уйдешь отсюда живым.

      Наступило минутное молчание.

      – Ты бы меня не назвал во второй раз изменником, – заговорил опять Кмициц, – если б не дверь, которая нас отделяет.

      – Так отопри ее… я тебе не запрещаю.

      – Не одна ляуданская собака ноги протянет, прежде чем вы возьмете меня живым.

      – Так мы тебя мертвого за ноги вытащим. Нам все равно.

      – Слушайте, ваць-пане, и запомните то, что я вам скажу. Если вы нас не оставите в покое, у меня наготове бочонок пороху: я взорву дом, а с ним и всех, кто здесь. Клянусь Богом, что я это сделаю. А теперь берите меня, если хотите.

      На этот раз воцарилось долгое молчание. Володыевский напрасно искал ответа. Шляхта с испугом переглядывалась. Столько было дикой энергии и решимости в словах Кмицица, что они ни на минуту не усомнились в их правдивости. Вся победа могла рухнуть от одной искры, а вместе с тем и панна будет потеряна навсегда.

      – Что нам делать? – пробормотал один из Бутрымов. – Это сумасшедший человек. Он готов исполнить свою угрозу.

      Вдруг у Володыевского явилась счастливая, как ему казалось, мысль.

      – Есть еще способ, – воскликнул он. – Выходи, изменник, на поединок со мной. Убьешь меня, – уезжай себе с Богом, никто тебя не тронет.

      Некоторое время ответа не было. Сердца ляуданцев тревожно бились.

      – На саблях? – спросил наконец Кмициц. – Можно!

      – Можно, если ты не трусишь.

      – И вы дадите честное слово, что я уеду свободно?

      – Даю.

      – Этого никак нельзя! – крикнул Бутрым.

      – Тише, черт вас дери! – крикнул Володыевский. – А если вы не хотите, то пусть он взрывает и себя, и вас.

      Бутрымы замолчали, а минуту спустя один из них сказал:

      – Пусть будет по-вашему.

      – А что, – спросил насмешливо Кмициц, – лапотники согласны?

      – И поклянутся на мечах, если угодно.

      – Пусть поклянутся.

      – Ко мне, Панове, ко мне! – крикнул Володыевский шляхте, стоявшей под стенами дома.

      Через несколько минут все собрались у входной двери, и весть, что Кмициц хочет взорвать дом, так их ошеломила, что они как будто окаменели и не могли произнести ни слова; вдруг среди этой гробовой тишины раздался голос Володыевского:

      – Всех вас, панове, беру в свидетели,