Ката. Стейнар Браги

каждой клеточкой своего тела, и ни слова полицейских, ни собственное больное воображение не заставят ее поверить в обратное.

      Инга вошла в канцелярию, произнесла: «Ну, что?», думая о чем-то своем, и засела за папки. Одну из них она принялась перелистывать, а Ката тем временем притворилась, что увлечена чтением журнала. С начала дежурства они едва ли перекинулись словом – и в этом не было ничего необычного. Как правило, суматоха утихала лишь после полуночи, и тогда для того, чтобы побороть дремоту, они или пили кофе, или изредка прогуливались к автомату в вестибюле. Еще раньше на неделе Инге сообщили, что ей дадут ту должность в хосписе в Коупавоге, на которую она метила. Ее попросили написать заявление о переводе, но она поставила условие, чтобы ей давали только дневные дежурства – на что получила согласие. Эта работа была проще в том смысле, что там не было надежды, а пациенты были спокойнее – как бы парадоксально это ни звучало.

      Ката потянулась и зевнула. «Ночь будет долгой», – пробормотала она. Инга переспросила.

      – Я говорю, ночь будет долгой.

      – Ты спать хочешь?

      – Устала.

      – А есть разница?

      – Ага. Как между… – В Кату вселился какой-то бесенок, который собрался брякнуть «Как между дерьмом и говном», но она промолчала. Инге от таких шуток было не смешно. Она вообще редко смеялась – разве что когда было необходимо вдохнуть надежду в пациента (так казалось Кате), и в этом было что-то неприятное.

      – Как между чем и чем? – спросила Инга.

      – Неважно… Я сегодня мало спала.

      – Ты грустишь, милая моя?

      – А с чего бы мне грустить?

      Вскочив, Ката сказала, что ей надо заглянуть к Эмилю, молодому парнишке, которому сегодня днем назначили капельницу. После последнего курса лечения у него в плевральной области скопилась жидкость, что затрудняло дыхание; под утро его девушка привезла Эмиля в больницу, его поместили в отдельную палату, под надзор, и назначили противоотечное.

      Коридор в отделении тянулся по прямой линии от самого входа до палаты для солнечных ванн на противоположном конце. По обеим сторонам тянулись палаты, и в каждой из них лежал пациент, с которым надо было бы поговорить по душам: по вечерам страх сильнее всего.

      Эмиль лежал в палате номер 7. Ката вошла, тихонько постучавшись в двери, и увидела, что он спит в своей кровати. Она проверила ему пульс, попутно разглядывая неестественно опухшее безволосое лицо. Оно блестело от пота; Эмиль то и дело что-то тихо бормотал. В первое время после того, как попал в больницу, он часто сидел в гостиной и читал «Историю классической музыки» – толстое зарубежное издание, которое попросил купить для него, потому что вдруг чрезвычайно заинтересовался этим предметом. Такую реакцию в той или иной форме Ката наблюдала у большинства пациентов в первое время после того, как они узнавали, чем больны: их внутренний страх был бурлящей пустотой. Но вот страшный диагноз подтверждался официально, и после