Черные сны. Павел Корнев

изумрудные искорки звезд. Рывок вперед – и в следующий миг меня с ног до головы проморозила ледяная волна. Будто из парилки в прорубь нырнул. Не выпей коньяка – точно бы дуба дал. Или от шока замер, да время бы упустил. Но я-то выпил и уж не знаю, на счастье или на беду, не замешкался и продолжил движение вперед.

      Преодолевая сопротивление входившей в солнечное сплетение ледяной иглы, мне все же удавалось механически переставлять ноги и идти именно туда, куда не пускало сжавшееся пружиной пространство. Двигаться приходилось уже не вверх по склону, а немного в ином направлении. Вскользь. По щели между мирами. Против течения сочившейся из Приграничья магической энергии. Наперекор всему.

      Вскоре стужа выпила все тепло моего тела, и только сила воли заставляла двигаться вперед. Сила воли да игравший в крови коньяк. Ну и мечты о тепле, куда без них. Мне ж много не надо – теплое море, горячий песок, стакан глинтвейна на худой конец. Да хотя бы и водки. Мне ж много не надо, мне…

      Стужа вилась вокруг, уговаривала остановиться, перевести дыхание, схитрить и свернуть с наиболее трудного пути. Черное бездонное небо безразлично следило неисчислимыми огоньками звезд за моими трепыханиями. Висевший на серебряной цепочке крестик жег грудь, но сейчас эта боль нисколько не мешала, а только придавала сил и гнала вперед. И я изо всех сил старался не сбиться с пути.

      Шаг, другой, мы идем по Африке,

      Шаг, другой, все по той же Африке…

      Что за бред? С каких пор африканский песок стал белого цвета?

      Обжигающе-холодный песок, в который я уткнулся лицом, само собой, оказался никаким не песком, а снегом. И прежде чем потерять сознание, мне все же удалось приподнять налившуюся свинцовой тяжестью голову и в сгустившихся сумерках разглядеть силуэт полуразрушенного одноэтажного здания.

      Ну вот я и вернулся…

      Кто бы мог подумать…

      Гадство какое…

      Глава 2

      Сначала было слово.

      Или свет?

      Нет, все же слово – кто-то монотонно и на одной ноте нудил прямо в ухо:

      – Очнись, очнись, очнись…

      И только потом какой-то не в меру умный гад догадался оттянуть веко и посветить фонариком мне прямо в глаз.

      Черт!

      Мотнув головой, я освободился от захвата, вновь зажмурился, и попытался зарыться в сугроб.

      Не дали. Вытащили, разжали зубы, влили в рот какое-то отвратительное на вкус пойло.

      Твари!

      Я захрипел, зажал раскалывающиеся от боли виски руками и принялся кататься по кое-как утоптанному ногами моих мучителей снегу. Все тело горело огнем, суставы словно дробили на части удары пыточных молотов, а в жилах вместо крови стремительно неслась концентрированная кислота. Сердце с трудом справлялось с многократно возросшей нагрузкой, и изо рта у меня вырывался даже не стон, а какой-то невнятный сип.

      – Ну и нажрался, – осуждающе произнес кто-то неподалеку. – В хламотень…

      – Не уверен, надо бы обезболивающее вколоть, – присел