Когда зажигают огни. Валерия Комарова

      – Конечно, наступит, Севочка. Он не может заболеть, он же не человек. Идем скорее, а то опоздаем на занятия!

      Мама поспешила по ступенькам эскалатора вниз. Мальчик поправил лямку чехла и медленно пошел за мамой мимо усталых людей. Некоторые из них недовольно бурчали себе под нос, когда Сева задевал их строгие серые костюмы и пальто.

      – Мама, а ему сделали прививку, как мне в больнице?

      – Сева, быстрее, заходи в вагон. Анна Леопольдовна не любит, когда опаздывают.

      – А я не люблю кошек…, – прошептал мальчик так, что, казалось, его никто не мог услышать.

      Мама посадила Севу рядом с девушкой в разноцветном пальто, а сама достала телефон и, закусив губу, начала с кем-то переписываться. Между ее аккуратных бровей пролегла глубокая морщина.

      – Знаешь, я тоже в детстве не любила кошек и занятия музыкой, – неожиданно на ухо Севе прошептала девушка и подмигнула.

      Мальчик удивленно посмотрел на ее лицо, все усеянное веснушками, но не решился что-то ответить. Тогда она протянула ему свою сухую узкую ладошку и сказала:

      – Меня зовут Анюта. А тебя как?

      – Сева, то есть Всеволод. Но мама не разрешает мне разговаривать с незнакомыми людьми, – вдруг вспомнил мальчик.

      – Так мы уже познакомились. Целая минута прошла, а это 60 секунд, почти вечность. И посмотри, разве она против?

      Мама Севы, не обращая ни на кого внимания, переписывалась в телефоне. Морщина между бровей стала глубже, а руки печатали все быстрее и быстрее. Кажется, что даже сход поезда или появление в вагоне Филиппа Киркорова не смогло бы ее отвлечь от мерцающего экрана. Поэтому мальчик коротко кивнул и протянул маленькую мозолистую ладошку.

      – А сейчас вы любите кошек?

      – Конечно, они настоящие друзья. Когда мне грустно, они молча лежат рядом и ласково обнимают лапками. А когда мне весело, шумят и играют со мной, – улыбнулась девушка и опять подмигнула Севе.

      – Когда я вырасту, я тоже полюблю кошек?

      – Как захочешь. Все зависит от тебя.

      Сева замолчал на целые две станции. За семь лет и семь месяцев никто не говорил ему, что от него что-то зависит, а тут сразу «все». Мальчик посмотрел на хмурую маму, потом на непонятно чему улыбающуюся Анюту, потом опять на маму и наконец решился.

      – И Новый год? Он тоже зависит от меня?

      Девушка на секунду задумалась, а потом тихо рассмеялась и кивнула. Сева не сомневался, что она врала, как часто это делают взрослые в разговоре с детьми, но почему-то поверил ей.

      – А когда он приходит, правда, что все плохое остается в прошлом году?

      – Конечно, если ты не захочешь брать плохое с собой, то можешь оставить его здесь.

      – И бабушку? И Анну Леопольдовну? – вдруг жалобно спросил Сева, с трудом сдерживая слезы.

      – А разве бабушка – это плохо? – вдруг серьезно спросила Анюта. В эту минуту она показалось Севе совсем старой, старше мамы.

      – Она так долго болела, кашляла так, что стены дома тряслись, а врачи не хотели ее брать в больницу, говорили, что она старая, а у них для молодых коек не хватает. А потом рядом с ее домом открыли госпиталь, большой, коек на миллион. Там бы ей точно хватило места. Папа повез ее туда, и там тоже сказали, что она старая и все равно умрет, зачем на нее тратить койку. Бабушка три месяца дома лежала, к ней врач каждую неделю приходила, а в больницу не брали. Таблетки выписывали, а они не помогали. Мама меня не пускала к ней в гости, говорила, что я тоже могу заразиться. А потом бабушку наконец увезли, на такой большой желтой “Скорой”. Только обратно она уже не вернулась, хотя обещала, что встретим Новый год вместе, я ей даже подарок уже сделал, – шмыгнул носом Сева и замолчал на целую станцию.

      Когда в вагоне объявили следующую остановку, мама Севы вдруг занервничала, кинула телефон в сумку и коротко сказала: