Собрание сочинений. Том 1. Шатуны. Южинский цикл. Рассказы 60 – 70-х годов. Юрий Мамлеев

как в подушке, огромным телом Федора.

      Она хохотала, ибо что-то сдвинулось в ее уме и наслаждение стало присутствовать среди воя чертей и смерти.

      Федор между тем искал Лидину гибель; внутренне он чувствовал, что она близка; он задыхался в неистовом ознобе, нащупывая ее, как крот; глядел в истлевающее лицо Лидиньки и держался, чтоб кончить в тот момент, когда она умрет, на грань между смертью и жизнью.

      Лидинька ничего не понимала; ее трясло от прыгающей бессмыслицы…

      – Ретив, ретив, Фединька… Полетим, полетим с тобою… Из трубы, – пискнула она.

      Вдруг что-то рухнуло в ее груди, и она разом осознала, что умирает. Она замерла, глаза ее застыли в безмолвном вопросе пред пустотой.

      Теперь уже только слабая тень сексуальной помоечности мелькала в них.

      Федор понял, что конец близок; чуть откинув голову, неподвижно глядя ей в глаза, он стал мертвенно душить ее тело, давить на сердце – чтоб ускорить приход желанного мига. «Помочь ей надо, помочь», – бормотал он про себя.

      «Заласкал… Навек», – слабо метнулось на дне ума Лидиньки.

      И вдруг все исчезло, кроме одного остановившегося, жуткого вопроса в ее глазах: «Что со мной?.. Что будет?» Федор сделал усилие, точно пытаясь выдавить наружу этот вопрос, этот последний остаток идеи.

      И увидел, как ее глаза вдруг закатились и Лидинька, дернувшись, издала смрадный хрип, который дошел до ее нежных, точно усеянных невидимыми цветами губ. В этот миг Федор кончил…

      Ошалевший, точно сбросивший ношу, он сидел на постели рядом с трупом Лидиньки и шарил рукой вокруг себя. Сравнил свое облегчение с ушедшей душой Лидиньки. У него было такое ощущение, точно он соприкоснулся с невидимым, которое стало плотным. В доме было по-прежнему тихо. Даже мыши шуршали неслышно.

      Федор, полностью так и не открывши самого себя в себе, встал и осторожно, но механически прибрал постель.

      Потом скрылся в глубине, в подполье. Через тридцать мерных минут открылись половицы в коридоре, на Клавиной половине дома. Федор пробрался по закуткам к двери сестры и постучал.

      Заспанная, в пятнах от снов, Клава открыла.

      – Покойница, Лидынька, покойница ужо, – пробормотал Федор, мутно оглядывая Клаву.

      Он был весь еще охвачен прошедшим наслаждением, которое сплелось в нем внутри с застывшим столбом смерти.

      Клава тихо взвизгнула.

      – Уйду я, сестренка, – ощупывая ее, как во сне, продолжал Федор, – в лесу поживу дня два… В том месте… Знаешь… Лидинька почти сама умерла… Нигде на горле следов нет… Я только сердце чуть придавил… Я думал, все потяжельше будет… А она сама бы, наверное, от Павла померла… А может, и нет, кто знает, – Федор повернул бычью голову к окну.

      Пока он высказывал это угрюмо, с паузами, Клава, не говоря ни слова, собрала, что нужно.

      – В подполе я все прибрал, Клава, все ходы, – аккуратно подтвердил Федор.

      И вдруг сел на скамейку и во весь голос запел: что-то дурацкое, дурацкое, но страшное. Клава толкнула его, но с любовию:

      – Разбудишь