Глоток Шираза. Елена Макарова

работаешь. Самочувствие-то как?

      – От-лич-ное, – с упором на средний слог, – из уха в ухо трамвай едет, молоток по грецким орехам бемс-бемс.

      – Переборщили с наркозом, пройдет. Но кайф-то словила?

      – Словила. – Она закрывает глаза, длинные черные ресницы отбрасывают стрельчатые тени.

      Кастелянша выдала все по описи. Джинсы, свитер, полушубок белый, искусственный мех, шапка белая, искусственный мех, сапоги серые.

      Она одевается в холодном подвале. Деревянная планка с крючками как в школьном гардеробе.

      – Зеркало тут у вас есть?

      – Дома будешь в зеркала глядеть.

      Под шубами и пальто – ниша для обуви и пакетов с одеждой. Так было в школе, в Рязани. Периферия, провинция, пе-ре-фе-ре, пы-ры-вы-ры. Запах провинции удушающ, ее тошнит, но не может она вот так вот предстать перед новым покровителем.

      В уборной тоже нет зеркала. Бак для грязных пеленок. Запах мочи и крови.

      «Если бы Вы знали, что значит для меня Ваше существование, Вы бы не ходили, а летали». Вот она и летает.

Куда едем?

      Лиза смотрит в зеркальце. Оно не отвечает, но отражает, и Лиза недовольна отражением.

      – Вспомнила анекдот.

      – Ты уже пыталась рассказать мне анекдот, – Фред включает зажигание, рулит, оглядываясь на больничные ворота.

      – Про доктора Ватсона?

      – Нет, про умеете ли вы играть на фортепьяно. Я спросил, можешь ли ты встать с каталки, но ты упорно пыталась рассказать про фортепьяно.

      – И все мы такие умильненькие, когда нас вывозят в коридор?!

      – А что с Ватсоном?

      – То же, что и с фортепьяно.

      Лиза изучает Фреда. Скорее всего, недавно развелся. Берет взятки. Платит алименты на детей. Не через суд, привозит на дом в конце месяца вдвое больше положенного. У детей – английский, музыка, теннис, за все платит он. За право быть свободным, благодетельствовать тем, кто содержит в себе притягательную таинственность, недостающую в будничной жизни. Любит развлечения, финскую баню, кое-что читал. Сентиментален, пылок, в противовес грубой, но нужной, чего уж поделаешь, профессии.

      – Так куда же мы едем?

      – Все равно.

      У него густые усы. Ровно подстриженные. Глаза карие, блестящие – глаза честного урки, живущего па кодексу урочьей чести, мясистый нос, густые каштановые волосы, которые он не прячет под шапку. Несмотря на мороз.

      – Ты где-то живешь?

      – В данный момент нигде. Могу дать адрес, по которому прописаны мои вещи.

      Лиза достает из сумки конверт, протягивает Фреду.

      «Годуновой Елизавете Владимировне. Главпочтамт. До востребования».

      – Цыплячий почерк дедушки любимого… Так что, на главпочтамт?

      – Нет, к дедушке любимому.

      Москва заметена, заметелена, и эту непроглядную белизну взрезает желтый свет фар.

      – В принципе я живу один.

      – Знаю.

      – Откуда, интересно?

      – Есть такая штука, именуется индукцией.

      Смеркается.