Ногти. Михаил Елизаров

земным, из него ушла одухотворённость, исчезла, пусть призрачная, но мудрость. Как подменили Настеньку. Я недоумевал, я извёлся – что случилось? Мне подумалось, что перемены с Настенькой происходят в моё отсутствие – днём я не отходил от неё. Следующей ночью я не ложился спать.

      Когда снотворными усилиями всё вокруг стихло, я потихоньку встал, выглянул в коридор, там тоже было тихо, и осторожно пробрался в Настенькину палату. Кроме Настеньки, в палате жил Петька-дистрофик. Его временно подселили к Настеньке, там поумирали все девочки и было много места. Я нырнул под одеяло к Петьке и притаился в своей засаде. Вскоре послышались осторожные шаги и приглушённые голоса. В палату зашли два санитара: Вовчик и Амир, из новых. Перешёптываясь, они подошли к Настеньке. Вовчик стащил с Настеньки одеяло, а потом они раздели её. Мне даже показалось, что она, обычно такая неподвижная, помогала им.

      Вовчик интимно сказал:

      – Если что, говорим: «Обоссалась и меняли пижаму».

      – А может, ну его? – опасливо спросил Амир.

      – Дурак, – выругался Вовчик, – такие таски, я отвечаю. На сиськи посмотри!

      Он помял руками груди Настеньки и засопел:

      – Кайф… Потрогай!

      Амир настороженно потрогал Настеньку:

      – Офигенно, а теперь что?

      – Стань на шухор, потом я постою, – сказал Вовчик, расстёгивая штаны.

      То, что под штанами казалось завязанным в узел, распрямилось и покачивалось. Вовчик раскинул бессильные Настенькины ноги и улёгся на неё. Он рукой пристроил своё напряжение между ног Настеньки и начал взад-вперёд раскачиваться.

      Он мычал, как Власик, наконец, весь затрясся, взвыл:

      – У-ух, бля! – и слез с Настеньки.

      – Теперь ты, – сказал Вовчик, – меняемся.

      Вовчик стал возле дверей, а Амир лёг дёргаться на Настеньку. Через минуту он тоже взвыл.

      – А ты ещё бздел, дурак, – усмехнулся Вовчик.

      Они проворно одели Настеньку, прикрыли одеялом и вышли.

      Я выбрался из своего убежища. Осмысление произошедшего подступило, но не реализовалось. Главным образом, из-за тяжёлого возбуждения в нижней части меня. Не осознавая причины, я подошёл к Настеньке, раскрыл её и раздел, затем, подражая санитарам, улёгся на неё своим возбуждением. Оно долго не находило места – и вдруг точно провалилось в мокрый огонь, и я понял, что Настенька ощутила это сладкое жжение. Я вызывал его раз за разом, не в силах остановиться, пока, завывая, не выплеснулся.

      Я лежал на ней как опрокинутая арфа. Невидимыми руками Настенька оборвала все струны, умолк внутренний музыкант, и я заплакал от жадности к Настенькиному телу, от пустоты в горбу и в голове, от опустошённости души. Я закутал использованную Настеньку в одеяло и поплёлся в палату.

      Бахатов не спал. Я сказал ему: «Она высосала мою силу, впустила санитаров. Во мне не осталось звуков, я потерял о них память, а санитары вошли и остались, и едят меня изнутри!»

      Бахатов показал