Ногти. Михаил Елизаров

пиздой» – ничего общего с приобретением крова. Наоборот, фразеологический эквивалент термина «апокалипсис».

      А вот Хуй – это Мона Лиза. Послать нахуй частенько означает отсыл к идеальному. Так молодых художников отсылают взглянуть на шедевры античности или эпохи Ренессанса. Наконец, хуем можно творить. Пример: В. Гизлер, «Этюд в багровых тонах». Простыня, хуй, менструальная кровь. 0,76 на 0,95.

      Снова подвернулся Гизлер. Душенька Гизлер, мой Ги-Ги. Радость моя, муза моя, скорбь моя. Где ты сейчас, малыш, когда время истекает, жизнь истекает? Я это шкурой чувствую…

      Все мужчины – герои.

      Мой Ги-Ги. Обделаться можно. Ги-Ги. Охуеть.

7

      В ожидании женщины я не могу заняться чем-нибудь ещё. Я только жду. Гляжу в окно, сижу у телефона, прислушиваюсь к уличным шагам. Я истязаю член, как рядового. Лечь-встать. Когда появится она и, спустя лихорадочную минуту, размажет по бедру мой половой плевок: «Ты что, уже?» – я попытаюсь объяснить, что мы вдвоём с начала ожиданья.

      Немногим известно: телефон – от сатаны. Шесть циферок-люциферок (чем хороша провинция!). Звонок. В трубке девичий голос, кто такая – не говорит. Договорились встретиться у метро, вечером, в половине десятого. Я для порядка спросил:

      – А что мы будем делать в такое время?

      Она смеётся:

      – Что-нибудь придумаем.

      Иду к метро на встречу, не зная с кем. Жду. Кто-то дёргает меня за рукав. Я оборачиваюсь и, спустя мгновение, извиваюсь в пыли, сбитый с ног оправленным в железо кулаком. Я ещё могу подняться, но притворяюсь мёртвым.

      Мне не доверяют. Серая фигура присаживается на корточки. Рука в чёрной перчатке приподнимает мою поникшую голову за подбородок.

      – Сомлел, пидор? – Рука превращается в пощёчину. – Теперь говори: спасибо за ремонт.

      Я цежу сквозь битый рот:

      – Спасибо, только я здесь ни при чём. Я не пидор.

      На них для конспирации надеты маски персонажей русских народных сказок. У зайца коротко купированы уши, лисица полностью закрашена в чёрный цвет, у медведя облупилась морда. В детстве у меня была маска волка с оторванной челюстью. Я вспоминаю, как двоюродный брат Саша, деловито раздиравший маску на части, беззаботно убеждал: «Дедушка закрасит, ничего видно не будет».

      Заяц по-домашнему шепчет:

      – Дитё, совсем ещё дитё…

      Что делает со мной простое звериное участие… Глаза выходят из берегов, я шумно дышу сквозь слипшиеся ноздри и рыдаю. У меня горячие и пористые щёки, и в каждой поре успела высохнуть слезинка.

      Медведь, спекулируя отцовскими интонациями на вытянутых в трубочку губах, вздыхает:

      – Ну кто ж дитё так ногами хуячит, а?! – Он дует мне в лицо. – Цюньчик-то хоть цел? – и прыскает жидким смехом.

      Моя тряпичная душа не жаждет романтической гибели.

      Дивная космогоническая сцена на рынке. Маленький истёртый алкашик говорит бульдожьего вида мяснику:

      – Тебе Вова привет передавал…

      – Рот