Ногти. Михаил Елизаров

этом твоя пресловутая нравственность, не так ли, Семён?

      Голубь сверкнул кровянистой радужкой и выдавил ещё одну кляксу.

      – Заёба! – по-разбойничьи крикнул Григоренко.

      – Не смей злословить в преддверии смерти! – Я страшно, как копилку, встряхнул клетку с Голубем. – А если б здесь были женщины?

      – Нет бабей – хуем бей! – испуганно кулдыкнул Семён и притих.

      – Я кое-что принёс тебе, Семён. Ты не успеешь сосчитать до трёх, как… – Меня осенило. – Ты умеешь считать, Семён?

      – Хуй целых, ноль десятых.

      Я сделал вид, что не расслышал.

      – По счёту «три» я начну рассказывать сказку…

      – Не смеши пизду!

      – …Которую узнал от крабовой палочки по имени Иван…

      – Чтоб порвать его к хуям, – и тут вставил дурацкую ремарку Григоренко. – У хуемудрья дуб зелёный, – нежно выпевая каждый слог, кривлялся Голубь, – не в хуевинку!

      – Семён, Семён, – терпеливо убеждал я, – нет такого слова – «хуй», есть слово «пенис»!

      Эта почти дословная цитата из бессмертного «Маленького Ганса» Антуана де Сент-Экзюпери вызвала на лице Григоренко кривенькую ухмылку.

      – Засера ты, Семён. – Я приоткрыл дверцу клетки, вытащил из-под Голубя загаженный лист и вписал новое злодеяние Григоренко. – Зря ты так, я ведь мог быть полезен тебе…

      – Как зуб в жопе. – Голубь всхлипнул, потёк слезами, затрясся. – Я ненавижу тебя!

      Признаться, я опешил. Руки в боки:

      – Это ещё почему?!

      Григоренко буркнул, уставившись на собственный помёт:

      – Вдул и фамилии не спросил…

      Я притворился, что не понял, но я и на самом деле не понял:

      – Твоя фамилия – Григоренко!

      – Меня зовут Фёдор Тютчев, – прошептал Голубь, низко опустив голову.

      Внутри меня всё перевернулось, и тяжёлый ком поднялся от желудка к гортани.

      – Как же так, господи… вы… Фёдор, боже мой… Фёдор!.. Да… Да… «Святая ночь на небосклон взошла…» Я правильно говорю, Фёдор? – Фраза вылетела рахманиновским рояльным переливом. – Фёдор, ну почему вы молчали всё это время? Могло случиться непоправимое… Вы не принадлежите только себе, Фёдор, вы хоть понимаете?!

      Голубь смущённо переступал с лапки на лапку.

      – Фёдор, разрешите один вопрос, скажите: ««Целка, целка, целка, целка» – пела птичка-соловейка» – это ваши стихи?!

      – Да, мои…

      – Фантастика! – заорал я диким горлом. – Фёдор, если удобно, если не покажется бестактным…

      – Валяй, не менжуйся!

      – Фёдор… У вас была… нянюшка?! Как у Пушкина?

      Голубь хмыкнул:

      – Была, а что?

      – Фёдор, – взвыл я, трепеща, – что вам обычно говорила нянюшка перед сном?!

      Голубь изумился:

      – Как что говорила? То же, что и всем: «Не ковыряй, – говорила, – Феденька, в ушах над тарелкой».

      – Понимаю, – кивнул я, и руки мои сложились замком на груди, и дыхание перехватило. – Это всё, что она говорила?

      – Всё…

      Перед