Ногти. Михаил Елизаров

сидящая в комиссии, сказала:

      – Я не нашла вашей фамилии в списках.

      В сущности, этим должно было кончиться. Я встал, мой скрюченный контур, очевидно, приняли за поклон, и на балконе снова зааплодировали. Я предпочел поскорее уйти, потому что и так удовлетворился.

      Женщина крикнула мне вслед:

      – Наверное, какая-то ошибка!

      «Никакой ошибки», – полувслух, полумысленно ответил я, прибавил ходу и выскочил за дверь. К счастью, никто не выяснял у меня, как прошло выступление; провожаемый любопытными взглядами, я заспешил по коридору.

      Я хорошо помнил обратную дорогу и уже почти улизнул, но на выходе меня окликнул властный мужской голос:

      – Глостер, подождите!

      Я оглянулся. По центральной лестнице тяжёлым галопом спускался крупный мужчина лет пятидесяти – один из тех, кто сидел за столом в зале.

      Он подошёл ко мне и первым делом сердито выпалил:

      – Что я, мальчик – за вами бегать?! – Глаза его под очками сверкнули колючими искрами. В этот момент он окончательно разглядел меня и сказал на тон мягче: – Ну, чего вы испугались? Вы неплохо играли и понравились комиссии. Вам задали обычный канцелярский вопрос, это совсем не значит, что надо срывать экзамен.

      Я промолчал, привычно чувствуя, как ползёт по моей круглой спине его жалостливый и удивлённый взгляд.

      – Что-то случилось? – спросил мой преследователь. – Вы передумали поступать? Нет? Тогда в чём дело?

      – А какие документы нужны, чтобы поступить к вам? – спросил я.

      У моего собеседника не только брови, но даже щеки изобразили глубокое удивление:

      – Вы не подавали документов?

      – Нет, – удручённо признался я.

      – Очень хорошо, – он снял на минуту очки и оглядел меня уже босыми и, наверное, поэтому беспомощными глазами. – Тогда зачем вы к нам пожаловали?

      – Я только хотел поиграть на рояле, – выложил я свою аляповатую правду.

      – Где вы раньше занимались?

      – Нигде.

      – Тогда с кем? Я имею в виду, у кого вы учились?

      – Ни у кого. Я сам научился.

      – Изумительно, – мужчина деловито потёр ладони. – Следующий вопрос: что вы играли? Шопена – не Шопена, Рахманинова – не Рахманинова.

      – Не знаю, – поскольку действительно не представлял, что изобразил.

      – Как же вы тогда играли?

      – Передо мной ребята кучу вещей исполняли. Что-то запомнил, что-то придумал.

      Мы продолжили разговор на улице. Мужчина сказал, что его зовут Валентин Валерьевич. Он размашисто разжёг сигарету, затем посмотрел на часы и отмахнулся от них:

      – В двух словах – откуда вы приехали, в общем, коротко биографию.

      Я рассказал про интернат, без бытовых подробностей – в основном про старенькое пианино в каморке папы Игната. Чуть-чуть о нашем переезде в город. Я не скрыл подозрений общества о моей нормальности и с тем большей гордостью заверил,