Забытый берег. Владимир Евдокимов

глотками пить чай. И отступила икота, и легче стало дышать.

      – А Оленька выйдет?

      – Нет. Папка же вина напился, она стесняется…

      – Не забуду мать родную и отца-бухарика! А что делать-то, Ирочка, с волками жить – по-волчьи выть!

      – Побурчал?

      Как же это хорошо – вернуться домой! Можно быть глупым и беззаботным!

      – А ты женщинами на банкете восхищался?

      – Восхищался.

      – Мужикам на женские зады подмигивал?

      – Подмигивал.

      – Масло на хлеб намазывал потолще? Острого не ел, а горячее ел?

      – Да.

      – Что «да»?

      – Острого не ел, а горячее ел. Там были курочки, их сварили дурочки.

      – Котик, ты сам такую рифму придумал?

      – В книжке прочитал.

      От смущения я глупо хлюпнул носом.

      – Молодец, ты всё делал правильно!

      Морозец щипал за щёки, лез потихоньку за шиворот, лёгкий такой морозец, а пахло так, будто от реки подползал туман.

      Настоявшись и наговорившись, к великой радости Ренаты, чинно обошли вокруг дома – длинного восьмиподъездного дредноута, мощно плывущего на юго-восток, навстречу огням станции метро. По Рязанскому проспекту двигался поток автомобилей, гудящий ровно и неотвратимо. Наступил вечер, подмосковные жители возвращались домой, а богатые москвичи, устав от хлопот, плыли в этом потоке в загородные резиденции. Завтра, в пятницу, поток превратится в эвакуацию.

3

      Среди прочих была у меня одна странная привычка: трезвея после обильных возлияний, я любил… гладить. Потому что это медитативное занятие возвращало в хмельную затуманенную голову здравые мысли. Я гладил рубашку и, смиренно сосредотачиваясь на тщательности исполнения мирного домашнего дела, подводил итоги дня. И напевал, подражая грассирующему голосу Александра Вертинского. Почему нет, ведь я был дома, а дома можно всё!

      В бананово-лимонном Сингапу-уре, в бурю,

      Когда ревёт и плачет океа-а-н-н…

      И тонет в ослепительной лазу-ури

      Птиц да-альних к’ра-а-ван-н-н…

      На это доброе и пьяное пение приплыла моя Оленька, курносая четырнадцатилетняя русалка в байковом халатике. Пожалела, повздыхала, а потом вдруг спросила:

      – Пап, а ты знаешь, что такое матуликать?

      – Откуда ж!

      – Это значит – куликать носом, как пьяный. – Она хихикнула.

      – Прямо про меня! Это ты в словаре, что ли, прочла?

      – Уй, там такие слова интересные!

      – Тогда найди мне слово «пьяндылка». Но имей в виду, что твой папа такой только по службе. А то уволят. Видишь, как я стараюсь, как выхожу из алкогольного опьянения?!

      Я говорил и радовался первой своей мысли: я молодец! Ведь это я подарил дочке словарь Даля, и она отвлеклась от компьютера.

      Уснул я рано. И, как в таких случаях привык, обессиленно дал Ирине уложить себя на диван в кабинете, провалившись в тёплый сон.

      И проснулся посреди ночи пить чай – тоже как обычно. На кухне оставалось зажечь конфорку под чайником да залить потом