Забытый берег. Владимир Евдокимов

ушинка, стремилась ввысь. Прекрасная минута! А из двери робко выглядывал темноволосый человек лет тридцати пяти, крепкий, коротко стриженный, в пёстром свитере под горло, и кого-то растерянно высматривал. На правом его плече висела сумка, левой рукой он прижимал к себе зелёную картонную папку.

      Зенин… Зинин… Зиновьев? Я поднялся и на слегка затёкших ногах отправился к двери. Говорил же ему – принести, когда начнётся защита! Или мог перед ней это сделать. Или хотя бы перед банкетом…

      – Извините, Вячеслав Петрович… – начал он. Не сдержавшись, я упрекнул его, хотя мог бы что-то и почувствовать. Но ничто не нарушило безмятежной радости. Ничто!

      – Понимаю, но кадры задержали. Я – Зенков Владимир. Я вам звонил по поводу статьи. Я принёс.

      – Ладно, – я вздохнул, – давайте! Позвоните через недельку.

      И я протянул Зенкову визитную карточку. Тот уважительно её взял и так, с карточкой в руке и пятясь, вышел из комнаты в коридор. Не понимал я Зенкова: кадры его задержали… Какие кадры?

      На столе в углу среди многих сумок я разыскал свою и раздражённо сунул внутрь папку. Выглядела она нелепо: потрёпанная, завязки скрученные, перечёркнутая надпись «Перевозка труб» и приклеенная скотчем узенькая полоска белой бумаги с надписью от руки «Зенков В. Н.». Что стоило вставить статью в пластиковый уголок или хотя бы в банальный файл?

      Мельком вспомнился разговор с Зенковым. Он дозвонился в лабораторию, представился инженером, у которого есть статья, но он не знает, что сочинил: экология, транспортные средства… А вы, дескать, в этой области специалист! Он читал мою монографию – знакомые из МИИГАиК давали. При чём здесь МИИГАиК? А при том, что по соседству, в Академии землеустройства, защищался Попов! И я машинально назначил принести статью туда, на защиту. Зенков направил мою мысль в нужное ему русло, и мысль послушно поплыла в заданном направлении. Досадно!

      Но мой стаканчик уже кто-то наполнил коньяком, и стало приятно, что люди помнят, что я пью только коньяк. И забылся Зенков с его почтительностью – в конце концов, продолжался банкет по приятному поводу, вокруг были знакомые лица, люди одного круга, одного образа жизни, одной системы координат.

      – Я хочу сказать тост! – Голос мой получился резким. – Любой банкет проходит по регламенту. Сначала выпить и закусить – это кандидатская диссертация. Потом наступает время горячего. Как, например, вот эта картошка с курочкой. Это докторская. Впереди чай. Густой, свежезаваренный, с вареньем, пирожками, конфетами. Это, так сказать, академическое будущее, венец научной деятельности. Так выпьем же за то, чтобы докторское горячее на столе Леонида Попова с неизбежностью сменилось академическим чаем! Тост понравился. Я пробрался к Попову, чтобы сказать ему добрые слова и ещё раз поздравить лично. Он уже пил чай и шумно отдувался, словно в знак того, что диссертация требует сосредоточенности и сильного напряжения. Что тут скажешь – я докторскую защищал шесть лет назад, знаю.

      – Как, возвращаешься в реальность? – спросил я.

      – После защиты диссертации устраивай банкет, – заученно отозвался Попов священным академическим постулатом.

      – Ничего, утром будешь как огурчик.

      – Огурчик… – повторил Попов, чему-то обрадовался и, нелепо хрюкнув, хохотнул.

      Поговорив с ним, я удалился по-английски: незаметно вышел из аудитории и через толпу гомонящих студентов добрался до раздевалки. Там аккуратно оделся и вышел на февральский морозец.

      В голове всё ещё шумел банкет. Калейдоскоп лиц, звуков, запахов ещё бодрил, куда-то звал, но путь уже оставался один – домой, на Рязанский проспект. Я был пьяный, усталый, меня ждали дом и семья, рабочий день завершён!

      Ничего я не предчувствовал, а превратился в самолёт, летящий на автопилоте. Сначала я летел вдоль Нижнего Сусального переулка, затем нырнул в ледяной туннель метро станции «Курская». А там автопилот дал сбой: вместо поездки по Кольцевой до «Таганской» и дальше, после пересадки, до «Рязанского проспекта» – я спустился на «Чкаловскую», но до «Крестьянской заставы» не доехал, а вышел на «Римской». Здесь моё хмельное сознание преобразило меня в космонавта, и я уверенно сменил орбиту, перейдя на «Площадь Ильича».

      Соображение отсутствовало, в голове свистела пустота… С грохотом долетев в «ракете» до «Шоссе Энтузиастов», я наконец опомнился и отправился назад, но заснул, стоя в невесомости.

      Очнулся я оттого, что поезд стоял на «Третьяковской». И тогда я, заметно покачиваясь, – кое-кто даже оглянулся, – вышел в космическое пространство, по кривой траектории перешёл на Калужско-Рижскую линию, добрался до «Китай-города» и лишь тогда, ошалев от происходящего, полетел-таки в правильную сторону «Выхино». Теперь я уже не спал, а терпеливо считал остановки, а сидящий рядом парень бубнил соседу:

      – …проехал на трамвае три остановки и нарвался на контролёров. Он упал и притворился пьяным. Думал, что не станут трогать. А на остановке вошли четверо курсантов и по просьбе контролёров и пассажиров выбросили его в снег. Он подождал, пока трамвай уедет, поднялся, поскользнулся, упал и сломал руку. Где тут логика?

      – Логика