Солнечные зайчики. Иван Андрощук

, тараторишь без умолку, слова скачут яркие, пустые, словно мячики. Снова уйдёшь и снова оставишь меня наедине с зеркалом – я прикован к нему на всю жизнь. Глаза мои живут на далёкой планете – я придумал, что это – далекая планета, чтобы не сойти с ума, хотя давно сошел с ума – ещё в тот вечер, когда собирался на раут к Монастырскому – там должны были быть Стаканский, Басаврюк, Птерадонов, Закусим, одна ослепительная панна, одна блестящая актриса – словом, общество не из тех, в которых я провожу время, и, чтобы не показаться в нём белой вороной, я заглянул в зеркало, чего со мной раньше почти не случалось.

      Углублённый в себя, я не сразу сообразил, что произошло: отражение медленно повернулось ко мне спиной и пошло вглубь зеркала. Покачнулся пол, замутило, я отступил на шаг и опустился в кресло. Обвёл взглядом комнату – неприбранная кровать, сугробы бумаг на бюро и книжных полках, ветка сирени в окне – белое и зеленое на глубоком синем, старинный шкаф цвета банту, зеркало в его среднем отделении. В зеркале – юноша с золотистым лицом, на нём – оранжевые одежды необычного покроя, будто он нарядился для съёмок фантастического или исторического фильма. Почему-то подумал о японцах – чужая раса, зеркало-телевизор, необычный интерьер – пошатнувшийся рассудок искал опору и не находил: златолицый не мог принадлежать ни к одной из земных рас, зеркало не могло быть ни телевизором, ни другим подобным аппаратом, больше всего поражала обстановка загадочного жилища – мебель, шпалеры, шторы от прикосновения взгляда начинали звучать, была четко слышна прекрасная музыка – и музыка тоже была неземной.

      Рассудок, пытаясь во что бы то ни стало сохранить свои позиции, уже по инерции искал объяснения. Наиболее приемлемой казалась мысль о контакте – естественно было предположить, что неземным гуманоидам каким-то образом посчастливилось установить связь с нашим миром, и мое зеркало нежданно-негаданно превратилось в экран сверхдальнего космического видеотелефона. Но и это объяснение рушилось – со мной никто и не думал вступать в контакт, златолицый меня не видел – зеркало с его стороны было обыкновенным зеркалом и он перед ним куда-то собирался – возможно, на раут к Монастырскому, хотя при чем тут Монастырский, – но я уже не отвечал за свои мысли, в конце концов, почему нет, если все вверх дном, то почему моё нелепое отражение не может собираться на раут к отражению Монастырского, где обещали быть отражения Басаврюка, Птерадонова и так далее. Воспаленный мозг создавал химерные псевдологические конструкции, тут же разрушал их, голова раскалывалась, в глазах плыло, я выпил люминал и отключился.

      Проснулся, напевая что-то веселое и бессмысленное, выключил радио, но мотивчик не отставал, так с ним и пошёл в институт. Настроение было самым весенним, пока в гардеробе чёрт не дернул меня взглянуть поверх голов сосредоточенно причесывающихся первокурсниц.

      Девушки трясли меня, очень близко чернели их перепуганные глаза, что с вами, может вызвать скорую, – значит, это вижу только я один, значит, это действительно безумие, – словно чей-то далекий голос, слышал собственные мысли, пока глаза мои растерянно смотрели из зеркальца полупрозрачной беззвучной машины, как стремительно уносятся прочь полупрозрачные дома по обе стороны улицы неземного города.

      С тем, чего мы не в силах изменить, приходится смириться.

      Бить зеркала я перестал где-то через неделю. Психиатр выписал мне кучу таблеток и освобождение от занятий – наблюдая за тем, как он пишет справку, я понял: он думает, что именно её-то я и добиваюсь.

      Упиваясь собственным безумием, я подолгу просиживал перед зеркалом. Дискредитированный мозг от нечего делать осмысливал картины, созданные больным воображением. Я продолжал убеждать себя, что мои видения – это далёкая планета, – хотя с самого начала было ясно, что игра идёт без правил или её правила не постигаемы по меньшей мере рассудком. И моё безумие начало слагаться в странную, однако чёткую систему.

      Для того, чтобы попасть в страну Морир (слово Морир я не придумал, оно пришло, вернее, вернулось ко мне из невообразимых глубин дожизненной памяти), мне достаточно было посмотреть в любое зеркало. Передо мной открывался вид из какого-либо зеркала. В том прекрасном мире. Очень скоро я научился передвигаться в зазеркалье: я обнаружил, что всё, на чём останавливается мой взгляд, смещается в центр зеркала. Следовательно, если смотреть всё время в один его угол, изображение с нарастающей скоростью смещается в противоположный. А для того, чтобы приблизиться к рассматриваемому предмету или удалиться от него, достаточно было напрячь или расслабить зрение.

      Морианее не видели меня. Вернее, они не видели меня так, как мы все привыкли видеть друг друга и как я видел их, – но если я смотрел им прямо в глаза, у них трепетали ресницы, они закрывались или отворачивались. Из этого я понял, что я для них – лучик света, солнечный зайчик, прилетевший Бог весть из каких далей.

      С каждым днем зазеркалье привлекало меня всё сильнее и неодолимее. И это влечение вовсе не было страстью игрока, пытливостью созерцателя либо тягой к экзотике. Однажды я понял, что не познаю, а узнаю эту страну, что она для меня роднее земли, дороже дома, в котором прошли мои первые годы. А что в этом удивительного? – горько насмехался я над собой. –