Русская тема О нашей жизни и литературе. Вячеслав Пьецух

национальной литературы.

      Отрасль эту можно определить как «русскую тему», которой, между прочим, в разное время занимались некоторые великие наши писатели, многие выдающиеся и тьма сочинителей, сильно заблуждавшихся на свой счет. В свою очередь, существо «русской темы» заключается в стародавнем противоречии между европейским самочувствием русского человека и гнусно-азиатскими условиями его жизни. Если для вящей наглядности поискать соответствующую аллегорию, то не найти ничего удобнее случая с Гераклитом, который от водянки постоянно принимал навозные процедуры; собственно, только благодаря им человечеству открылись диалектические начала.

      И действительно: культурный русак весь соткан из молекул этого коренного противоречия. Скажем, сесть в тюрьму он может каждую минуту и ни за грош, доходы его находятся на уровне парижского маргинала, который питается объедками и спит в картонном ящике. Однако же обыденно европейский бюргер по сравнению с нами есть малое дитя, поскольку бюргер радуется и страдает по пустякам, например, из-за котировки ценных бумаг на бирже, поскольку он слыхом не слыхивал про Шопенгауэра и полагает, что Финляндия простирается за Уралом. Русак же, несмотря на убитое выражение глаз и дедовские штаны, радуется комете Галлея, огорчается расовым беспорядкам в Калифорнии и может день-деньской думать о Кьеркегоре.

      Самое интересное, что этот русак нимало не персонаж, не продукт писательского воображения, а существо реально бытующее в пространстве между Неманом и Татарским проливом, и наводящее на разные размышления. Во-первых, интригует, когда и почему возник комплекс противоречий, питающий «русской темой» нашу литературу? По-видимому, возник таковой сравнительно недавно, в середине XVII столетия, когда ослабла блокада с Запада и сам собой обветшал прототип «железного занавеса», возведённый идеологами Третьего Рима. Имеется в виду учение о религиозно-национальной исключительности Московии, в силу которого – о, бессмертные российские параллели – знаться с иностранцами было запрещено под страхом тюремного заключения, а за непоказанные суждения поджаривали на огне, часы считались заморской диковинкой, а универсальным лекарством были баня, чеснок и водка.

      И вот посмотрелась Русь при государе Алексее Михайловиче Тишайшем в Европу, как в зеркало, и крепко ей стало не по себе: вроде бы и мы белые люди, принадлежащие к тому же санскритическому корню, а живем, словно амазонские дикари. Отсюда разоблачения перебежчика Котошихина, кончившего, по слухам, экспонатом в стокгольмском медицинском музее, отсюда Петровская, истинно великая революция, избыточное обогащение языка за счёт благоприобретений у романо-германской группы, досадные «Письма русского путешественника» Карамзина, русофобское сочинение Радищева, выполненное в правилах античной трагедии, стихотворение Ивана Дмитриева:

      Друзья! сестрицы! я в Париже!

      Я начал жить, а не дышать!.. —

      и тонкие эссе Дениса Фонвизина,