Звезды над обрывом. Анастасия Туманова

были невредимы. Всё это очень могло пригодиться в таборе, и Мери набрала полную торбу больничного добра.

      «Как же это никто не взял, раз всё открытое стоит?» – подумала она, выходя за дверь. Пробежала по пустому гулкому коридору, заглянула в кухню. Там, в отличие от сестринской, было подчищено всё до крошки: Мери не нашла ни зёрнышка, ни куска сухаря. Вздохнув, она решила на всякий случай обойти палаты.

      В трёх больших, просторных комнатах не было ни души. Стояли голые койки, с которых кто-то поснимал и унёс подушки и одеяла. В открытые окна ветер заносил пыль и сухие семена.

      «Ну и ладно… Хоть йодом разжилась, и то хорошо! – успокаивала себя Мери. – Вот девки-то смеяться будут! Принесу к вечеру в табор пять яиц стрепетовых – да йода со спиртом! Наверное, и врачи, и сёстры от голода уехали. А в больнице и лежать некому: все по хатам с голоду мрут. Скорее, скорее возвращаться надо!»

      – Пхэнори[6]…

      Чуть слышный голос, послышавшийся из-за полуприкрытой двери, был так похож на шелест листьев за окном, что Мери не сразу обратила на него внимание. И уже успела пройти мимо, когда за спиной раздалось вновь:

      – Пхэнори-и…

      Вздрогнув, Мери обернулась. По спине ледяными коготками пробежал страх. Кто мог окликнуть её по-цыгански в пустой, брошенной больнице?..

      «Ну что ты как дура?! – тут же выругала она себя. – По-цыгански позвал – свой, значит!» И, взявшись за медную, заросшую зеленью ручку двери, Мери решительно потянула её на себя.

      Человек сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Мери сразу же поняла, что это цыган. Чёрные, курчавые, сильно отросшие волосы падали ему на глаза, смотревшие из-под вспухших век тупо, безразлично. Цыган был смуглый дочерна, чудовищно исхудалый: было видно, что он ничего не ел уже много дней. Острые скулы, как ножи, торчали из-под обветренной коричневой кожи. Потрескавшиеся, сухие губы чуть заметно шевелились.

      – Боже, что ты здесь делаешь?.. – ахнула Мери, бросаясь на колени перед ним. – Из каких ты, брат?

      Цыган не ответил. Закрыв глаза, снова откинулся на стену.

      – Дай попить, сестрёнка… Сам не дойду. Вон… у дверей ведро…

      – Сейчас! Сейчас! – Мери кинулась к дверям, подхватило ведро, на дне которого плескалась желтоватая затхлая вода, напоила умирающего из пригоршни, отчаянно жалея, что нет даже крошки сухаря, чтобы размочить… И сразу же, словно почуяв её мысли, цыган прошептал:

      – Хлебца нет ли? Я не себе, не думай… Дочка вон… Аська… Поглянь – может, отмучилась уже?

      Содрогнувшись от надежды, проскользившей в его голосе, Мери повернула голову.

      Девушка лет пятнадцати лежала на койке с закрытыми глазами. Чёрные, густые, слипшиеся от грязи и пота волосы полураспущенной косой падали с казённой подушки. Мери приложила ухо к её груди, послушала.

      – Она жива. Но почему вы здесь? Где все ваши? Мать её где?

      – Ушла её мать. Давно тут одни. Все гадже уехали… и доктор… и сёстры… Помереть не хотели. Некого лечить… – Цыган умолк. Было видно, что каждое

6

Пхэнори – сестрица