Свет погас. Редьярд Киплинг

погнал густую струю черного дыма от стоявшего у пристани речного парохода прямо в лицо Дику; на минуту дым застлал ему глаза, он быстро повернулся и очутился лицом к лицу с… Мэзи.

      Ошибки быть не могло. Годы превратили девочку в девушку, но не изменили ее серых лучистых глаз, тонких пунцовых губ и выразительно очерченных линий рта и подбородка. И как бы для полноты сходства с прежней Мэзи на ней было гладенькое, плотно прилегающее к фигуре серое платье.

      Но душа человека не вполне послушна его воле, и в безотчетном порыве Дик, как школьник, невольно крикнул: «Эй!» – а Мэзи отозвалась, как бывало: «О, Дик, это ты?» И прежде чем его мозг успел освободиться от соображений о текущем счете и балансе и передать его нервным центрам какое-либо движение, каждый импульс всего его существа бешено забился и затрепетал и во рту у него пересохло. Туман, рассеявшийся на минуту, снова навис над землей, и сквозь его прозрачную дымку лицо Мэзи казалось жемчужно-белым. Не говоря ни слова, Дик пошел рядом с ней, приспосабливаясь к ее шагу, как бывало во время их послеобеденных прогулок на болотистом побережье моря. Наконец Дик спросил, несколько сипло от скрываемого волнения:

      – Что сталось с Амоммой?

      – Она сдохла, Дик; не от проглоченных патронов, а просто объелась. Ведь она всегда была страшной обжорой. Не смешно ли?

      – Да-а… нет… Ведь ты говоришь об Амомме?

      – Да-а… но… как странно… скажи, откуда ты явился? Где ты живешь?

      – Вон там, – он указал в сторону западной части города. – А ты?

      – О, я, я живу в северной части, там, далеко, за парком. Я очень занята.

      – А что ты делаешь?

      – Пишу красками, работаю очень усердно. Больше мне делать нечего.

      – Как? Что такое произошло? Ведь у тебя было триста фунтов годового дохода.

      – Они и есть у меня. Но я занимаюсь живописью, вот и все!

      – Ты разве одна?

      – Со мной живет еще одна девушка. Не иди так быстро, Дик, ты сбиваешься.

      – Так ты это заметила?

      – Конечно. Ты всегда не умел идти в ногу.

      – Да, это правда. Прости. Так ты все время занималась живописью?

      – Ну, конечно. Ведь я же говорила тебе, что займусь этим. Я была сперва у Следа, затем у Мертона в Сент-Джон-Вуде, затем училась в национальной академии, а теперь работаю у Ками.

      – Но ведь Ками в Париже!

      – Нет, у него есть теперь студия в Витри на Марне. Летом я работаю у него, а зимой живу здесь в Лондоне. Я здесь держу квартиру и хозяйство.

      – И много ты продаешь?

      – Кое-что, изредка. А вот мой омнибус; я должна ехать, или мне придется ждать еще целых полчаса. Прощай, Дик!

      – Прощай, Мэзи. Но разве ты не скажешь мне, где ты живешь? Я должен видеться с тобой, быть может, я сумею тебе помочь. Я… я тоже немного пишу.

      – Я, может быть, буду завтра в парке. Обычно я иду от Мраморной арки вниз по аллее и обратно. Это моя обычная маленькая прогулка.

      – Конечно, еще увидимся! – И она