Все рассказы (сборник). Виктор Пелевин

>

      – Ха-ха-ха! – засмеялся Игнат, а сам подумал: «Неспроста это». Но виду не подал.

      – А есть еще? – спросил он вместо этого.

      – Ага!

      Протоиерей дал Игнату новый листок и тот прочел:

Как Михаил Иваныч с ума сошел и умер

      «Куда бы я ни пошел, – подумал Михаил Иваныч, с удивлением садясь на диван, – везде обязательно оказывается хоть один сумасшедший. Но вот, наконец, я в одиночестве…»

      «Да и потом, – продолжал Михаил Иваныч, с удивлением поворачиваясь к окну, – где бы я ни оказался, везде обязательно присутствовал хоть один мертвец. Но вот я один, слава богу…»

      «Настало время, – сказал себе Михаил Иваныч, с удивлением открывая ставень, – подумать о главном…»

      «Нет, точно, неспроста это», – решил Игнат, но виду опять не подал и вместо этого сказал:

      – Интересно. Только не очень понятна главная мысль.

      – Очень просто, – ответил протоиерей, нахально подмигивая, – дело в том, что смерти предшествует короткое помешательство. Ведь идея смерти непереносима.

      «Нет, – подумал Игнат, – что-то он определенно крутит».

      – А вот еще, – весело сказал протоиерей, и Игнат прочел:

Рассказ о таракане Жу

      Таракан Жу несгибаемо движется навстречу смерти. Вот лежит яд. Нужно остановиться и повернуть в сторону.

      «Успел. Смерть впереди», – отмечает таракан Жу.

      Вот льется кипяток. Нужно увернуться и убежать под стол.

      «Успел. Смерть впереди», – отмечает таракан Жу.

      Вот в небе появляется каблук и, вырастая, несется к земле. Увернуться уже нельзя.

      «Смерть», – отмечает таракан Жу.

      Игнат поднял голову. Вошли какие-то мужики в овчинах, пряча за спины ржавые большие топоры.

      – Дверь отпер… Понятно. То-то я думал – долго ты раздеваешься, – сказал Игнат.

      Протоиерей с достоинством расправил бороду.

      – Чего вам надо, а? – строго спросил Игнат мужиков.

      – Вот, – стесняясь и переминаясь с ноги на ногу, отвечали мужики, – убить тебя думаем. Всем миром решили. Мир завсегда колдунов убивает.

      «Мир, мир… – с грустью подумал Игнат, растворяясь в воздухе, – мир сам давно убит своими собственными колдунами».

      – Тьфу ты, – сплюнул протоиерей и перекрестился. – Опять не вышло…

      – Так-то разве убьешь, – сказал кто-то из мужиков, сморкаясь в рукав. – Икону надоть.

      Спи

      В самом начале третьего семестра, на одной из лекций по эм-эл философии Никита Сонечкин сделал одно удивительное открытие.

      Дело было в том, что с некоторых пор с ним творилось непонятное: стоило маленькому ушастому доценту, похожему на одолеваемого кощунственными мыслями попика, войти в аудиторию, как Никиту начинало смертельно клонить в сон. А когда доцент принимался говорить и показывать пальцем в люстру, Никита уже ничего не мог с собой поделать – он засыпал. Ему чудилось, что лектор говорит не о философии, а о чем-то из детства: о каких-то чердаках, песочницах и горящих помойках; потом ручка в Никитиных пальцах забиралась по диагонали в самый верх листа, оставив за собой неразборчивую фразу; наконец он клевал носом и проваливался в черноту, откуда через секунду-другую выныривал, чтобы вскоре все повторилось в той же самой последовательности. Его конспекты выглядели странно и были непригодны для занятий: короткие абзацы текста пересекались длинными косыми предложениями, где шла речь то о космонавтах-невозвращенцах, то о рабочем визите монгольского хана, а почерк становился мелким и прыгающим.

      Сначала Никита очень расстраивался из-за своей неспособности нормально высидеть лекцию, а потом задумался: неужели это происходит только с ним? Он стал приглядываться к остальным студентам, и здесь-то его и ждало открытие.

      Оказалось, что спят вокруг почти все, но делают это гораздо умнее, чем он, – уперев лоб в раскрытую ладонь, так что лицо оказывалось спрятанным. Кисть правой руки при этом скрывалась за локтем левой, и разобрать, пишет сидящий или нет, было нельзя. Никита попробовал принять это положение и обнаружил, что сразу же изменилось качество его сна. Если раньше он рывками перемещался от полной отключенности до перепуганного бодрствования, то теперь эти два состояния соединились – он засыпал, но не окончательно, не до черноты, и то, что с ним происходило, напоминало утреннюю дрему, когда любая мысль без труда превращается в движущуюся цветную картинку, следя за которой можно одновременно дожидаться звонка переведенного на час вперед будильника.

      Выяснилось, что в этом новом состоянии даже удобнее записывать лекции – надо было просто позволить руке двигаться самой, добившись, чтобы бормотание лектора скатывалось от уха прямо к пальцам, ни в коем случае не попадая в мозг, – в противном случае Никита или просыпался, или, наоборот, засыпал еще глубже, до полной потери представления о происходящем. Постепенно, балансируя между этими двумя состояниями, он так