Рельсы под луной. Александр Бушков

какой-нибудь покажете? С подписью, печатью и разными такими штуками? Вдруг вы воры-разбойнички и пришли по мой клад?

      Лиханов ему ответил:

      – Не дури уж, Семен, смешно… Будто ты меня в лицо не знаешь распрекрасно…

      Бармин – выдержка! – сказал не то что спокойно, а даже с ухмылочкой:

      – Кто тебя знает, Феденька… Вдруг ты, как говорят ваши комиссары, морально разложился и переродился? Связался с татями? Золотишко и не таких ломало…

      Федя пустил его по матери – а он лежал и ухмылялся. Пора было кончать этот балаган, и я распорядился:

      – Вставайте, гражданин Бармин, и одевайтесь. И не вздумайте что-нибудь выкинуть. Доставить вас живым или мертвым – особой разницы нет. И нет у меня приказа брать вас непременно живым…

      Вся его одежда располагалась тут же, на стуле, – конечно, Олесин успел ее уже перетряхнуть, не обнаружив более никакого оружия.

      Бармин медленно так встал, выпрямился во весь рост. Сказал с издевочкой:

      – Совести у вас нет, мужики, – с красивой бабы сдергивать. Уж подождали бы…

      – Так оно надежнее, – это Лиханов. – Больно уж ты, Семен, везучий…

      Бармин отозвался спокойно:

      – Так это ж сапоги пропьешь запросто, а везучесть – вот те хрен…

      Я прикрикнул командирским голосом:

      – Хватит лясы точить! Одевайтесь, Бармин!

      Он посмотрел на меня, ухмыльнулся и сказал:

      – Сию минуточку…

      И, как стоял, упал у кровати на четвереньки. Потом уже, раздумывая, и не раз, мне казалось, что все уложилось в какие-то секунды. Быть может. Скорее всего. Но точно время не оценить, потому что мы форменным образом остолбенели. Вокруг Бармина словно бы задрожал раскаленный воздух (словно над костром), как-то он расплылся, замерцал, что ли, что-то темное вокруг него сгустилось – и не было там уже человека, а стояла здоровенная зверюга, не понять, волк или собака, с теленка прямо-таки, шерсть словно бы бурая, уши торчком, глаза горят. А уж клычищи…

      Зверюга стояла и скалилась на нас. А мы остолбенели. Форменным образом. Как статуи. По полу стукнуло – у Лиханова пальцы разжались, наган вывалился. У меня в голове не было никаких мыслей, абсолютно, стоял, не в силах пошевельнуться, видел краем глаза, что лицо у Катьки очень уж спокойное, торжествующее даже…

      Сколько продолжалась эта немая сцена и всеобщее остолбенение – не знаю. Вряд ли долго. А потом эта тварь, зверюга лохматая, скребнув когтями по полу, метнулась к окну с невероятной быстротой, вынесла башкой закрытую половинку окна – только ее и видели… Снаружи – тишина, ни крика, ни выстрела…

      Тут с нас словно бы и спало наваждение. Колени у меня, честно говорю, дрожали, во всем теле была противная слабость, но истуканом я быть перестал. Собрал все силы и прикрикнул:

      – Лиханов, мать твою, оружие подбери!

      Он подобрал, медленно-медленно присевши на корточки, в лице ни кровинки не было, как у Коли, как, подозреваю, и у меня. А Катька, краса-стерва, лежала, даже не прикрывшись, смеялась:

      – Ну