Семья Звонаревых. Том 1. Александр Николаевич Степанов

моего? – спросила она уже сквозь слёзы и громко крикнула в глубь двора: – Никиш, скорее, тебя кличут!

      На её зов из дома вышел мужчина средних лет, в очках, пышноусый и бритый.

      – Кто кличет? – строго взглянул он на Блохина.

      – Да вот он, солдатик, от Митеньки, – объяснила старуха.

      Блохин торопливо достал из кармана шинели письмо, передал Серёгину.

      – А сам он где же? – побледнел тот, и скулы его будто закаменели.

      Блохин молча опустил голову. Старуха припала к забору, заголосила. Серёгин прикусил нижнюю губу, глухо кашлянул, потом медленно прочитал письмо.

      – Нерадостную весть принёс ты нам, Филипп Иванович, – промолвил он, наконец. – Хорошо про тебя пишет Митяй наш здесь. Спасибо тебе, что жалел брательника моего. Заходи в дом, коль не из пугливых.

      – Я вроде не из таких, – отозвался Блохин.

      В комнатке маленькой, но чистой, с накрахмаленными марлевыми занавесками и с геранью на окнах Блохин увидел стоявшего у стола коренастого мужчину с морщинистым лицом и пышной, тронутой сединой шевелюрой.

      – Вот познакомься, Иван Герасимович, – обратился к нему Серёгин, входя вместе с Блохиным в комнату. – Интересно тебе будет. Солдат, слуга царя и отечества, порт-артурский герой. Прямо из плену, с Маньчжурии, хочет нашего пороха понюхать.

      – Ну что ж, – пожимая руку Блохину, сказал Иван Герасимович. – Это можно. Сам-то кто будешь: мужик или рабочий? Рабочий? Выходит, наш брат. И много у вас таких?

      – Да, почитай, добрая половина солдат. Горюшка хватили через край. Попили с нас кровушки – поумнеешь враз. Такого навидались: как генералы продавали нас японцу с потрохами, а царь-батюшка кресты им на пузо вешал за геройство. Если б воля моя была да силы поболе – повесил бы всех на первом поганом суку. А тут едем эшелоном, слышу – бунтует народ расейский… Вот думаю, мать честная, это дело по мне. Жив не буду, если не подмогну.

      Блохин разволновался под пристальным, внимательным взглядом Ивана Герасимовича, душой почуял: башковитый, сильный мужик. Этот знает, куда идти. Этот правде научит, не подведёт.

      – Братцы, я уж с вами, – проговорил Блохин. – Век благодарен буду.

      – Да что ты взмолился? – Серёгин положил Блохину руку на плечо. – Желаешь, идём с нами. Нынче демонстрация рабочих Пресни. Вот поглядишь, как народ расейский бунтует.

      Когда они вошли во двор Прохоровки, Блохин ахнул от удивления: такого собрания народу он отродясь не видывал. Всюду, куда хватало глаз, сидели, стояли люди. Море голов – шапки, картузы, платки… Слышались смех, песни. На ветру развевались кумачовые полотнища…

      – Ай да ну, сколько вас! – с восхищением проговорил Блохин.

      – Сейчас будет митинг, рабочие будут говорить. Вон там видишь деревянное одноэтажное здание? Это Малая кухня. На крыльце стоят депутаты Совета. Видишь, Иван Герасимович, Страхова – это наша учителька, серьёзная женщина, а вон шапку снял, седой весь, – это начальник военно-боевого штаба Седой, – пояснял Серегин.

      Митинг открыл Иван Герасимович. И с первых слов, брошенных