«Двухсотый». Андрей Дышев

искушением. Он выронил деньги на прилавок, схватил ее руку, потянул к себе; в его небесных глазах блестели мольба и страх. Он творил что-то недопустимое, недозволенное, совершал преступление, он ожидал, что прекрасная женщина сейчас отдернет руку, громко закричит, ударит его по щеке. Но она позволяла держать себя за руку и продолжала улыбаться, и эта покорность испугала солдата еще больше. Он замер, лихорадочно дыша. «Ну что же ты?!» – спросила Ирина – вслух или мысленно, сейчас уже не вспомнить. Он сделал шаг и кинулся в манящую пропасть. Обежал прилавок, попутно обрушив пирамиду из пустых коробок, схватил ее за плечи, но тотчас почувствовал, что надо не так (забыл, черт возьми, как надо девушку обнимать!), опустил руки на талию, прижал к себе, стал целовать жадно и поспешно – скорей, скорей, пока не отняли это божество! Она попятилась, уводя его с собой в подсобку – там стоял топчан, но у солдата не хватило терпения идти так далеко, начали подкашиваться ноги, и вся его военная, снайперская, комсомольская, дембельская сущность залилась могучим инстинктом, и все в нем сразу увязло, замерло и подчинилось. Что он делал, что он делал!! Он поднимал подол ее сарафана, оголял ноги – это же просто бесстыдство, пошлость, но какая сладкая, сволочь, почему так невообразимо хочется такой пошлости? Почему, почему, почему?

      О-о-ох! – и выдохся, обмяк, словно его сразило пулей. Она гладила его скользкую от пота кожу. Какой он гладенький, ровненький, упругий, и пот его молодого тела пахнет чем-то домашним, семейным, пахнет субботним вечером в семейном кругу, кинокомедией «Кавказская пленница», абажуром, низко висящим над круглым столом, диваном с расшитыми подушечками, плотными шторами на окнах, пушистым ковром – всем тем, что хранит тепло домашнего очага.

      – Извините… Извините, пожалуйста…

      Он одевается, застегивается. Его щеки пылают. Ему нестерпимо стыдно.

      – Извините меня…

      Глупый! Ирина отряхнула сарафан, расправила складки, повернулась к солдату спиной.

      – Застегни, пожалуйста… Нет, там надо крючок наложить на пряжечку… Ну поставь их под углом друг к другу, а потом выпрями…

      Он торопится, волнуется, ничего не соображает. Расстегнуть лифчик сумел, застегнуть – нет.

      – Тебя как зовут?

      – Юра.

      – Ты откуда будешь такой глазастый?

      – Из Подмосковья.

      – Я почему-то так и подумала. У вас там, в Подмосковье, все такие красивые?

      Он немного успокоился. С мужчинами всегда надо говорить после этого. Он должен понять, что нормальная жизнь продолжается.

      – Спасибо вам большое…

      Он уже одет, застегнут на все пуговицы, даже панаму на голову нахлобучил.

      – На здоровье… Поцелуй меня еще разочек, Юра Босяков, и топай! Магазин пора под охрану сдавать.

      – А откуда вы мою фамилию знаете?

      В глазах – испуг, недоверие. Смешные эти мужики! В каждом холостяке сидит боязнь долга перед женщиной,