Худловары. Мерси Шелли

скрытого диктофончика позволяет оставаться адекватным даже в самой шизовой реальности.

      Обвинитель сразу заявил, что гранаты у меня не той системы. Слово «система» он употребил в своей речи еще раз пятнадцать. Сам он, дескать, работает в другой системе, как и все присутствующие. И его система больше подходит для русского языка, который обязательно сбивается на рифмованный дольник или еще на что-то такое системное. А если работать в системе верлибра, нужно дать что-то взамен. И с этой задачей обвиняемый (я) вроде бы справился, хотя его система образов не без странностей.

      – Вот я не понимаю этой аллегории, – сообщил обвинитель:

      в красной красной пещере

      около розовой двери

      белые белые волки

      сдвинув белые холки

      ждут того кто поверит

      в сказку розовой двери…

      – Чего тут непонятного-то? – заметил кто-то из присутствующих. – Это же просто рот! И зубы!

      Обвинитель удивился и зачитал другой кусок:

      …в светло-салатном,

      на берегу ультрамарина,

      в одной держа тяжелый томик

      (из тех, что скучные мужчины

      приносят вместо шоколада,

      а ты берешь, чтоб не обидеть),

      другой протягивая кверху

      мороженое – угощенье

      для стрекозявки-вертолета

      в виду всего Нью-Йорка…

      – Я не понял, где находится автор в этой истории?

      – Он смотрит сверху на Статую Свободы, – раздалось из коллегии присяжных.

      – Мы не там живем, мы не привыкли к такому созерцанию! – не выдержала верховная судья Слепакова. – Зачем он нам загадывает эти загадки?

      «А кто мне загадывал загадку про вагончик, похожий на крышу обкуренного торчка?» – злорадно подумал я. Но диктофон в шапке поддерживал мою адекватность, и я продолжал косить под молчаливую овечку.

      Дома, прослушивая запись, я пришел к выводу, что если сопоставить требования ЛИТО и Уголовный кодекс, мне пришлось бы сидеть все семь жизней. Я обвинялся в том, что отношусь к поэзии как к игре, издеваюсь над языком, делаю кальки с английского. Мне умудрялись шить даже совершенно противоположные преступления. После долгой речи первого обвинителя о вреде верлибра другой выступающий объяснил, что в моей подборке ни одного настоящего верлибра нету. А «чуждая нам» глубокая созерцательность моих текстов соседствовала с заявлением, что я «пишу как компьютер».

      Финальный аргумент верховной судьи Слепаковой перекрыл все остальные: я издал свои книжки в Америке! Это было кощунством. Книжки в ЛИТО считались культовой вещью. Их полагалось издавать только избранным, после упорных трудов. А я влез в поэзию через черный ход, и нет мне прощения. Членом ЛИТО мне быть нельзя.

Кушнер и рыбаки

      В одном американском эссе Бродский заметил, что тоталитарная система государства создает тоталитаризм и в отдельно взятой голове: все чувства, эмоции жестко подчиняются диктатуре разума.

   &nb