Вилла Пратьяхара. Катерина Кириченко

не болеют. Это прерогатива человека, да и то не любого, а почему-то именно меня.

      Я пожимаю плечами, глядя на Стаса. Он знаком просит переключить телефон на громкую связь. Теперь голос врача звучит в машине как глас Божий.

      – История психосоматики изучается со времен Гиппократа. Но человеческая душа настолько сложна, что ни к чему толком прийти не удалось. В целом, если исключить функциональную асимметрию мозга и посттравматический фактор, которых, как я понимаю, у вас нет, то не остается совсем ничего. Психоанализ. Или таблетки, которые я вам уже давал.

      – Но они же не помогают? – возражаю я.

      – И не могут помочь. Они должны были работать как плацебо. Но если вы или кто-то из вашей семьи недостаточно в них верит…

      Я киваю.

      – То медицина дальше вам не помощь. Попробуйте успокоить нервы, отдохните, найдите что-то, что принесет в вашу жизнь гармонию или покой.

      – Идиот, – говорит Стас и, резко ударив по тормозам, едва избегает столкновения с машиной перед нами.

      Я выключаю громкую связь.

      – Кто идиот? Врач или тот водитель?

      – Да оба! Вся страна! Весь род человеческий!

      Через три часа, так и не притронувшиеся к курице-карри, голодные, мы лежим в кровати и курим.

      – Может, нам с тобой сделать ребенка? – говорю я и кладу голову Стасу на плечо. Мои пальцы вырисовывают восьмерки на его груди.

      В темноте Стас тяжело вздыхает.

      – Бедная детка… Извини меня. Я смертельно устал.

      Я покорно отползаю на свою подушку. С минуту мы молчим, пережевывая каждый свое разочарование.

      – Ну, я не имела в виду прямо немедленно. Я вообще.

      – Зачем?

      – Ну, может, Зов бы успокоился? У меня появился был смысл…

      – Ну не будь ты идиоткой, ладно? Не приносят дети смысла никакого. Суету одну приносят, ответственность… А смысл-то в них какой? Долбаешься с ними, долбаешься, как больной, а они вырастают и показывают тебе средний палец. К тому же ты что, хочешь, что бы я тебя разлюбил?

      – Почему разлюбил?

      – Да потому. Не задавай идиотских вопросов! У тебя подруги одна другой тупее, что Жанна твоя, что эта корова Ляля. Учат тебя херне всякой. Спи лучше.

      Но сон не идет ко мне. Остаток ночи я провожу на кухонном подоконнике. Я смотрю в окно, на дороги, на редко встречающиеся машины, неведомо куда направляющиеся в ночи, на какого-то пьяного или заблудившегося пешехода, бродящего кругами по двору. Наша жизнь вдруг представляется мне в виде длиннющего широченного шоссе: уходящее за горизонт насколько хватает глаза, оно усеяно малюсенькими черными точечками – передвигающимися, нелепыми в своей беспомощности человечками. Им кажется, что у них разные цели, и они хаотично забирают кто левее, кто правее, постоянно подрезая друг друга и меняя полосы. Изредка то тут то там возникают конфликты, люди собираются в кучки, кто-то кого-то мутузит, пытается столкнуть с дороги. Но с высоты птичьего полета становится очевидным – столкнуть здесь никого нельзя – по обе стороны шоссе обнесено колючей проволокой под высоковольтным напряжением, вдоль