Остров надежды. Станислав Хабаров

Жана и Софи к иллюминатору. Тяжёлым, невообразимо огромным шаром проворачивалась под ними Земля. Нет, невозможно её было даже сравнить с гигантским глобусом, охватываемым взором….Что-то необозримое, безжалостно монотонное наползало на них. Софи поразили краски Земли, их напоённость светом и чистотой, а Жан увидел блик – зайчик, что скользил по поверхности океана.

      Софи не могла понять, где они летят, хотя специально готовилась к опознаванию. Впрочем ей снова сделалось не по себе: опять на неё что-то накатило и глухо отозвалось внутри.

      Разумеется, Софи считала себя практичной женщиной. Несмотря на эмоциональную насыщенность первых орбитальных часов она понимала, что этих. дней хватит ей потом «на всю оставшуюся жизнь». Она уговаривала себя, не раз повторяя про себя, что всё, чтобы с ней не случилось сейчас, ей следует пережить достойно. Да, это лишь – интродукция. О прочем свидетельствовали и её контракты, которые она заключила на шестьдесят часов послеполётных лекций в Европе, Японии и Америке. Она специально готовилась к наблюдениям с высоты.

      Подобрав карты масштаба орбитальных наблюдений, она вырезала из картона шаблон, ограничивающий поле зрения подобно иллюминатору. Медленно с разных сторон она скользила шаблоном по карте, и в преддверии полета считала, что узнает любое место планеты. Но теперь не узнавала. Незнакомая земля ползла упорно и, переворачиваясь, уходила под корабль. И это расстроило Софи. Напрасно она посчитала, что ей здесь очень хорошо. Возможно, ей скоро станет и очень плохо и выдуманный дохлый номер – её уроки и полёт. Что-то первобытно ужасное настораживало её и поднималось из самых глубин её существа и хотелось спрятаться, убежать, вырваться, даже отворив люк.

      Умом Софи, конечно, понимала, что полет очень короткий, и как могла уговаривала себя. В журнале она прочла статью о первой женщине-космонавтке, «Чайке». Вначале, пару десятилетий после полета ей повсеместно курили фимиам. Потом в считанные месяцы не оставили камня на камне ни от полёта (кому он был нужен и для чего?), ни от её героической личности (смаковалось неважное состояние, сонливость, бездействие и как её рвало, и не было к ней сочувствия и даже обычной житейской жалости).

      Да, и Софи вряд ли гарантирован щадящий подход. Возможно, и её спутники предадутся позже воспоминаниям. И теперь, когда её контроли рвутся, бортовые приборы и датчики беспристрастно фиксируют все её реакции. Еще в Кельне, в Центре управления она отметила опеку наземных служб. Голоса астронавтов Шаттла разносились по космическому центру, и каждый их вздох и каждая нота были усилены. «Учти, Софи, – сказала она тогда себе, – ты – под стеклом на предметном столике, публика жаждет зрелища, и каждый вправе составить о тебе собственное мнение. В полёте ты только чуть принадлежишь себе. Не доверяйся никому, ни амикошонствуй, хотя не знаю, может ли это тебя спасти?»

      Если быть точным, то можно сказать, что Жан первый день сносно чувствовал себя. Ни хорошо, ни прекрасно, а именно сносно. Шишки болели, мучила жажда,