Метафизика Петербурга. Немецкий дух. Дмитрий Леонидович Спивак

на эстонский язык русского имени "Ивангород", на деле же прямо соотносившееся с названием "Tallinn". Таким образом, обе крепости-"линна" как бы маркировали северные пределы эстонских земель. Все это не требовало долгих объяснений. Однако какое же отношение имела карта к реалиям сегодняшнего дня?

      При помощи любезного продавца, вскоре выяснилось, что никакого. Оказалось, что составители карты конца XX столетия по простоте душевной, а кроме того, для полноты картины приняли решение указать на ней границы не только сегодняшнего дня, но еще и полувековой давности, что и было оговорено в легенде карты, напечатанной мелким шрифтом где-то внизу[96]. Ну, а то, что старая граница на печати вышла более жирной, чем современная, было, конечно, чистой случайностью. На том все сомнения и разрешились.

      Выйдя на улицу, автор задумался не о намерениях составителей карты, в конце концов вполне объяснимых, но еще об одной причине основания Ивангорода. Будучи отстроен и укреплен, он ведь отметил ту точку на географической карте, дальше которой государство российское отступать было не намерено. Фактически город не раз побывал в руках неприятеля – к примеру, у шведов в 1496 году, потом с 1581 по 1590 год, и так далее. Однако ни у кого никогда не возникало сомнения, что рано или поздно россияне оправятся от поражения, накопят сил – и придут брать свое назад. Так оно каждый раз и происходило.

      Такие точки на карте принципиально важны для национального самосознания, поскольку определяют границы внутреннего пространства страны – или, говоря языком семиотики, проводят его делимитацию. Ивангород утратил эту функцию лишь с началом "петербургского периода", когда маркированная им граница "русского мира" была продвинута далеко на запад. С началом нового "цикла сжатия" этого мира, ни у кого, кроме наивных издателей привлекшей мое внимание карты, не возникло сомнений, где проводить новую границу между Западом и Востоком. Где, как не встарь, между Ивангородом и Нарвой, "стержнем Норове реке прямо в Солоное море"…

      Впрочем, могло ли быть иначе – и действуют ли в истории более сильные факторы, чем еле заметные на первый взгляд семиотические архетипы? В этой связи нам приходит на ум так называемый "фономорфологический принцип", который положен в основу современного русского правописания. При довольно мудреном названии, суть его хорошо известна любому школьнику. "Пиши то, что слышишь под ударением", – вот как определяется правописание гласных, нечетко различимых на слух в безударных слогах.

      По аналогии с этим принципом, определяются и опорные признаки семиотики города. Достаточно посмотреть на периоды "торжеств и бед народных", когда назначение города подвергается испытаниям на прочность – ставится, так сказать, под ударение – и особенности его семиосферы выявляются вполне. Заметим, что сказанное представляет собой нечто большее, чем простую метафору. Ведь в рамках семиотической науки "текст города" вполне сопоставим с текстом, написанным на естественном языке. Вот почему с теоретической

96

Если быть уж совсем точным, то нужно сказать, что на первых порах политики снова обретшей независимость Эстонии поставили было вопрос о возвращении к границам Тартуского договора. Однако такая претензия вскоре была снята, поскольку Европейский Союз, о вступлении в который эстонцы мечтали, решительно отвергает любые территориальные споры.