Жар-Цвет. Александр Амфитеатров

же бред сумасшедшего…

      А Петров лепетал:

      – Я давно ее умоляю, чтобы она перестала меня истязать. Что, мол, тебе во мне? Ты меня всего иссушила. Я – выеденное яйцо, скорлупа без ореха. Дай мне хоть умереть спокойно, уйди. Она говорит: уйду, но дай мне взамен себя другого. Сказываю тебе: молода, не дожила свое, недолюбила. Ну что ж? Ты приятель мой, друг, я тебе благодарен… вот ты ее и возьми, приюти, пусть тебя любит… ты стоишь… возьми, возьми!

      – Уйдем! Это слишком тяжело! – пробормотал Дебрянский, потянув ординатора за рукав.

      – Да, не весело! – согласился тот. Они вышли.

      И покончив с ним,

      Я пойду к другим,

      Я должна, должна идти за жизнью вновь…

      – летела им вслед безумная декламация и хохот Петрова. Очутившись в коридоре, Дебрянский огляделся, как после тяжелого сна, и, вспомнив нечто, взял ординатора за руку.

      – Степан Кузьмич! – сказал он дружеским и печальным голосом, – зачем вы мне тогда солгали?

      Прядильщиков вытаращил глаза:

      – Когда?!

      – А помните, вот на этом самом месте мы встретили…

      – Софью Ивановну Круг. Помню, потому что вам тогда что-то почудилось и вы чуть не упали в обморок.

      – Это не Софья Ивановна была, Степан Кузьмич. – Ординатор пристально взглянул ему в лицо.

      – Извините меня, голубчик, но вам нервочки подтянуть надобно! – мягко сказал он. – Как не Софья Ивановна? Да хотите, мы позовем ее сейчас, самое спросим?

      И он толкнул Дебрянского в боковую дверь, за которою помещалась амбулаторная приемная.

      – Софья Ивановна! – крикнул он, отворяя еще какую-то дверь. – Благоволите пожаловать сюда.

      – Gleich. (Одну минуту (нем.)

      Выплыла огромная, казенного образца немка aus Riga, с молочно-голубыми глазами и двойным подбородком.

      – Вот-с… – показал в ее сторону всей рукою ординатор. – Софья Ивановна! Голубушка! Вы помните, как с неделю тому назад встретили меня вот с этим господином возле номера господина Петрова?

      – Oh, ja! – протянула немка голосом сырым и сдобным. – Я ошень помнил. Потому что каспадин был ошень bleich, (испуганный (нем) и я ошень себе много удивлений давал, зашем такой braver Негг (бравый мужчина (нем) есть так много ошень bleich.

      – Ну-с? Вы слышали? – засмеялся ординатор.

      Дебрянский был поражен до исступления. Свидетельство немки непременно доказывало, что Степан Кузьмич его не морочил, а между тем он присягнуть был готов, что у встреченной тогда дамы был другой овал лица, другие стан, рост…

      – Да не столковались же они, наконец, нарочно мистифицировать меня! – подумал он с тоскою, – когда им было и зачем?

      И, вежливо улыбнувшись, он обратился к Софье Ивановне:

      – Извините, пожалуйста. Я вот спорил со Степаном Кузьмичем… Мне тогда вы показались совсем не такою…

      – О! Я из бань шел, – получил он прозаический и добродушный ответ. – Из бань человек hat immer (всегда имеет (нем) разный лизо, и я имел лизо весьма ошень разный…

      Глупая