Дожди над Россией. Анатолий Санжаровский

Говорю, будешь бегать при молоке, всё какой стаканчик за так и кинешь в себя. С тем и покатил в Лабинский… Уже на третьем курсе…

      – Ско-оро начнёт нашармака молочко дуть, – тороплюсь я сообщить приятную весть и добавляю: – А ликовать не спешите. Как бы автоматы не загнали его с дудками на Колыму.

      – Какие автоматы? – насторожилась мама.

      – Обыкновенные… Идёшь с завода. На проходной автоматы просвечивают насквозь и докладывают, что там у тебя в желудке. Своё, законное, молочишко или халтайное.

      Мама опечаленно угинает голову, насупленно молчит. Интерес к молочно-лучезарному будущему братца тает, как след упавшей в лужу дождинки.

      Откуда-то из-за Лысого Бугра неожиданно ударила гармошка.

      – Меня маменька рожала,

      Вся избёночка дрожала.

      Папа бегает, орёт:

      Какого чёрта бог даёт!

      – В поле аленький цветочек

      С неба ангел уронил.

      Вышей, милочка, платочек,

      Знай, что мил тебя любил.

      С вызовом отвечала парню девушка:

      – Милый мой, милый мой,

      Ты бы помер годовой.

      Я бы не родилася,

      В вас бы не влюбилася!

      И тут же обидчиво:

      – Ты, корова, ешь солому

      И не думай о траве.

      Мил, с другою задаёсся?

      И не думай обо мне.

      Зажаловался парень:

      – У точёного столба

      Нету счастья никогда:

      Когда ветер, когда дождь,

      Когда милку долго ждёшь.

      Новый девичий высокий голос тосковал:

      – Ко всем пришли,

      На коленки сели.

      А у нас с тобой, подружка,

      Верно мыши съели.

      Весёлые хмельные шлепки покрыл бедовый фальцет:

      – Иэх яблочко

      Мелко рублено.

      Не цалуйте м-меня,

      Я напудрена!

      Где-то за буграми гуляли.

      Знойный день выкипел, как вода в чугунке, забытом на огне. Усталое солнце пало на каменные пики Гурийского хребта. Листва на ольхах посерела, привяла. В вареных листьях осталось силы, что удержаться за ветку, не сорваться. За ночь они оживут, подвеселеют. Майская ночь милосердна.

      Мама оцепенело оперлась подбородком на тоху. Казалось, не держись за тоху, она б от изнеможения упала.

      – Ну, шо, хлопцы, хватит? Выписуемо себе путёвку отдыхать? Я як разбитый корабель. Руки, ноги болять, наче весь день цепом молотила хлеб.

      – Ещё не посеяли, а уже молотили? – размыто спросил Глеб.

      Мама вяло отмахнулась. Не липни, смола!

      Мы с Глебом в спешке убираем подальше тохи. Мерещится, не спрячь надёжно мигом, снова придётся продолжать сеять. Мы прилаживаем их к бережку у самой воды в травянистой щели дугастого ручья. Из травы совсем не видно тох, но нам кажется, выставили на самом юру. Сверху ещё набрасываем старюку – прошлогодние сухие лопухи.

      – От Комиссара Чука ховаете? – посверх сил усмехну