Яблоневый сад для Белоснежки. Наталья Калинина

что же случилось, что заставило Розу так плакать. И как бы она не натворила в состоянии аффекта чего-нибудь ужасного.

      – Роза, Роза, это ты? – заколотила я с удвоенной силой в дверь и, спохватившись, перешла на испанский: – Эрес ту? Роза?

      Рыдания снова смолкли, но мне, однако, не открыли. Я подергала ручку и, нахмурившись, вновь прижалась ухом к двери, обращаясь в слух и пытаясь понять, что сейчас там делает домработница. Но за дверью была тишина, будто несчастная женщина, испуганная тем, что ее обнаружили, обернулась в мышонка. Мое воображение тут же угодливо подсунуло жалостливую картинку: зареванная Роза сидит на полу, прижавшись спиной к кровати, и зажимает себе рот ладонью, дабы всхлипывания не были мне слышны. От такой картинки я едва сама не заревела и уже подняла руку, чтобы вновь постучаться, как вдруг по ту сторону двери раздался такой громкий стук, будто в дверь с силой запустили стеклянной вазой, и последовавший за ним звон рассыпающихся осколков. Я вскрикнула и резко отпрянула от двери. И тут же уперлась спиной во что-то мягкое, оказавшееся для меня настолько неожиданным, что от испуга я заорала, резко дернулась, теперь уже вперед, и шибанулась лбом в дверь.

      – Кариньо, кариньо![4] Ке те паса?! Что слю-учи-илос?!

      Этим «мягким», на что я наткнулась, оказался муж, который незаметно для меня подошел сзади. Я развернулась к Антонио и, прежде чем ему ответить, приложила ладонь к груди и сделала два глубоких вдоха, чтобы немного прийти в себя.

      – Ты… Ты меня напугал. Я испугалась. Боюсь. Тенго мьедо, понимаешь?

      – Извини, – повинился Антонио и растерянно хлопающими ресницами и сокрушенно поджатыми губами стал чем-то похож на провинившегося ребенка. – Я не хотель дать тебе… как это сказать… страх? Да, страх.

      – Ладно, проехали, – махнула я рукой. Муж повторил за мной слово «проехали» с вопросительной интонацией, явно не понимая его значения, но мне было не до просветительских работ в области русского языка, меня волновало другое.

      – Там Роза плачет, – ткнула я пальцем в закрытую дверь.

      – Роза? – удивился муж. – Роза в доме. В другом доме, да. Здесь – нет.

      – Но там кто-то плачет! Женщина! Если не Роза, то кто?!

      – Женсчина? Плачет? – забормотал Антонио, удивленно округляя и без того большие глаза. И неясно было, то ли он переспрашивает, потому что не понял, о чем я говорю, то ли понял и очень удивился тому, что кто-то плачет в гостевой комнате. Но все же прислонился ухом к двери и с полминуты послушал.

      – Не плачет, – повернулся он ко мне.

      – Сейчас – нет, но раньше плакал! Раньше, понимаешь, до того, как ты пришел! У тебя есть ключи? Надо открыть комнату и посмотреть!

      Я для надежности изобразила жестом, что нужно отпереть дверь. Антонио вскинул брови и развел руками:

      – Не надо ключ! Правда! Эта комната от-кры-ти. Да, я так сказаль?

      – Ни фига она не открытая, – пробубнила я себе под нос и машинально нажала на ручку, как делала и раньше. И дверь

4

Ласковое обращение в Испании.