Самангелы. Александр Феликсович Борун

плескалось безумие, с полной громадного чувства собственного достоинства тихой речью – совершенно непонятно, как он прошёл мимо Риты. Хорошо ещё, если это у него тога, подумала Уля. Сперва ей показалось, что это какая-то занавеска. И что, вполне вероятно, под ней у него ничего нет. Тем более, что он босиком. Пусть занавеска алая, бархатная и расшитая золотой нитью. Но большая золотая с рубинами, сапфирами, изумрудами и бриллиантами пряжка, так и брызгавшая острыми разноцветными лучиками – как её? фибула? – скреплявшая на плече это одеяние, версию о занавеске опровергала. Всё равно, как ни крути, это был наряд сумасшедшего. Или актёра в роли древнего римлянина, но даже те ходили, по большей части, в сандалиях. Да и что делать в её кабинете актёру в сценическом образе? Тут что, театр?

      – Как вы сюда попали?! – возмутилась Уля. Возмущение было больше показное: она давно привыкла, что люди идут со своими проблемами – и, по большей части, с такими, с которыми нужно идти совсем не к ней. Им-то откуда это знать? С другой стороны, нельзя же относиться к такому беспардонному вторжению как совсем обычной вещи.

      Посетитель слабым движением кисти отмёл вопрос как совершенно несущественный.

      – Я принёс тебе благую весть! – негромко, но очень внушительно провозгласил сумасшедший, без спроса садясь напротив неё, так что их разделял только её стол.

      И она моментально забыла о своём риторическом вопросе.

      Для того, чтобы так усесться, этот псих проделал нечто до предела странное. Вернее, даже не он проделал – оно как-то взяло и сделалось.

      Он пошёл от двери прямо к ней, а за ним сам собой двинулся стул, стоявший у стены, тот, что был ближе всех к двери. Ехал он не рывками, в такт шагам человека, как было бы, если бы тот подцепил его какой-то крючочком с тонкой малозаметной верёвочкой, а плавно, как бы совершенно по собственной воле. Но, поскольку это на самом деле был блок из четырёх стульев, все они за ним и поехали, перекошенной шеренгой, с выбранным стулом впереди. Скользили легко, не громыхая по паркету: стулья в этом кабинете двигали часто, и на их ножки были предусмотрительно наклеены мягкие наконечники.

      Но это ещё походило на ловкий фокус, а вот дальше началось нечто совсем запредельное. На пути психа был длинный обставленный стульями стол для совещаний, примыкающий торцом к середине её стола. Этот стол при приближении безумного посетителя раздвинулся сам собой на две продольных половины, отодвигая и стулья. Как будто состоял с самого начала из этих двух половин, состыкованных продольно. Хотя Уля точно знала, что это не так. Да и какая разница, так или не так, если при расползании в стороны половины дубового стола изгибались, как резиновые? А когда остановились, освободив проход, не стали падать, хотя у каждой из них был только половинный комплект ножек? Меж тем стулья, те, что ползли за посетителем, наткнулись на края обеих половин длинного стола – образовавшийся проход был рассчитан на один стул, а не четыре. Посетитель не обернулся и, казалось, вовсе не обратил внимания на помеху, но стулья мгновенно разъединились, точно так же, как стол. И выбранный стул на двух левых ножках въехал в проход, а остальные остались стоять на двух правых, расположенных на краю всего бывшего блока стульев. Мебель, заразившаяся от посетителя безумием, и не думала падать или хотя бы перекашиваться. Выбранный стул устоял на левых ножках, когда на него безмятежно уселся этот псих, остальные три на правых – тоже, хотя уж их-то он точно не придерживал.

      – Что вы… что вы делаете? – растерялась Уля. Фразу посетителя она пропустила мимо ушей, занятая мыслями о том, что и секретарше этот гипнотизёр, должно быть, показал какой-нибудь фокус, а также о том, с какой просьбой мог к ней явиться столь оригинальный тип, которому, согласно выбранному им сценическому образу, не нужно ни к кому обращаться ни с какими просьбами. Даже мебель послушно выполняет его желания. С другой стороны, сама она – не мебель. И бюрократы, с которыми ей приходится иметь дело, не все имеют дубовые головы. Наверное, он не смог получить разрешение на выступление в оригинальном жанре в каком-нибудь большом зале – при этой кормушке имеется своя чиновничья кодла, и общая, и при каждом зале. Тогда он зря припёрся – Уля не имеет к этим людям отношения и не обладает никаким влиянием на них. Возможно, она могла бы через каких-нибудь знакомых приобрести парочку билетов на концерт, но не больше.

      «Римлянин» понял, что она его не услышала, отвлечённая получившимся представлением.

      – Ну вот, – огорчился он, – входишь как нормальный человек – не принимают всерьёз, входишь так, чтобы сразу показать, кто ты есть – принимают слишком всерьёз. И хоть так, хоть этак – совсем не слушают. Даже смешно. (Никакого веселья в его голосе не было, скорее, он выражал досаду). Не волнуйся ты так, это всё ерунда, легко вернуть как было. Лучше послушай. Я принёс тебе благую весть. Ты избрана, чтобы присоединиться к нам. Такое предложение – очень большая редкость! (Уля молчала, ещё не сформулировав новых вопросов, но, видимо, на взгляд посетителя – молчала как-то отрицательно). Вот вижу, ты меня опять не слушаешь, наверное, хочешь, чтобы я рассердился. Но тогда все эти фокусы, – он демонстративно бросил по взгляду направо и налево, на раздвинувшийся стол, – покажутся детскими цветочками. Ты