Буря времен года. Эль Косимано

задумывалась.

      Она резко отдергивает руку от лица и хмурится, глядя в небо.

      – Ты меня даже не знаешь.

      Если бы ей довелось увидеть, какое толстое досье собрал на нее Чилл, она бы так не говорила.

      – Так расскажи что-нибудь о себе.

      Я снова захожусь кашлем и прижимаю руку к боку в попытке замедлить кровотечение, но пальцы у меня онемели, а земля вокруг насквозь пропитана красным.

      Флёр отвечает не сразу, будто решает, какие сведения о себе раскрыть.

      – Что именно тебя интересует?

      Все. Я крепко зажмуриваюсь, стараясь оставаться в сознании. Хочется расспросить ее о многом. Например, зачем она вырезает мои инициалы на коре дерева в конце каждой весны. Но на сегодня я и так уже достаточно разозлил Поппи.

      – Какая твоя любимая еда? – спрашиваю я, хотя ответ мне известен.

      Она колеблется.

      – Пицца, – наконец признается она, прихлопывая красный глазок у себя в ухе.

      – Какая пицца? – скрипучим голосом уточняю я.

      – С грибами, перцем, луком и колбасой. – Я выжидаю. – И двойным сыром.

      – Любимая группа?

      – U2.

      – Любимый фильм?

      – «Тельма и Луиза».

      – Шутишь, да? – говорю я со смехом, который тут же переходит в кашель. Много времен года назад я счел бы, что у нас с Флёр нет ничего общего. Я сползаю по стволу дерева, потому что от слабости больше не могу держаться на ногах. – А зачем ты читала те книги?

      – Какие книги?

      – Ну те, с трагическим концом.

      В ее библиотечной карточке царит сплошное уныние. Раньше я брал книги, которые она возвращала из года в год, но обычно просто кидался ими в стену.

      – Ты их прочел?

      – Может быть, – говорю я, злясь на себя за то, что слишком много болтаю. На меня нахлынуло безрассудство, какое бывает, когда переберешь пунша и несешь всякий бред. – Признаю, некоторые я действительно прочел, – сообщаю я. – Но под поэзией подвел черту. – Поэтические сборники, которые Флёр берет в библиотеке, старинные. Многие были написаны еще в XVII веке. Сколько бы я ни пытался понять, что она в них находит, всегда терпел поражение. Голова у меня тяжелеет, мир становится зыбким. Я упираюсь затылком в ствол. – Ну, «1984» еще куда ни шло, но «Орфей и Эвридика», «Анна Каренина» и «Грозовой перевал» просто ужасны. А Ромео с Джульеттой просто дураки. Сама подумай, кто так легко сдается и пьет яд?

      – Для них не было надежды на будущее, – возражает она, высовывая голову из сорняков. – Недаром же этот жанр называется трагедией!

      – Надежда-то была, а вот план у них оказался дерьмовый.

      – Как будто сам придумал бы лучше. – Она садится и вырывает из земли пучок травы. – Я серьезно, Джек! Что бы ты сделал на их месте?

      Она говорит резко. Отрывисто. Картинка у меня перед глазами снова обретает резкость.

      – Я бы забрал ее и убежал!

      – Некуда им было бежать!

      – А ты бы убежала… если б было куда?

      «Заткнись, Джек».

      Я прячу лицо в ладонях.

      Долгое