быть может и не с такой нежностью, как трех сыновей, с которыми ее рано разлучила судьба. Но светские приличия были для старой графини настолько священны, что она не прощала ни малейшего нарушения их. Подобное миросозерцание явилось у нее прямым следствием ее знатного происхождения и ограниченного воспитания; супружество и дальнейшая жизнь должны были еще больше укрепить ее аристократические понятия. Ее муж, Феб граф де Фуа, происходил из древнейшего рода, носившего в течение столетий корону Наварры; в замке Фуа на французского короля смотрели как на простого смертного и не считали нужным что-либо извинить ему во имя его высокого положения. Таким образом, для урожденной Фуа не могло служить оправданием, что она ради короля отступила от супружеской добродетели. Чем могла она доказать, что осталась верна своему мужу? Она знала, как строго и беспощадно осуждала старая графиня всякую женщину за кажущееся нарушение нравственности. Но разве она может считать себя вполне правой! Сколько раз в Бретони хотела она втайне сбросить с себя гнет тяжелого супружества и переносилась всеми своими помыслами и сердцем в волшебный мир, окружавший Франциска, о котором она слышала столько рассказов! Совесть ее не была спокойна; она не знала, будет ли в состоянии вынести строгий взгляд светло-серых глаз ее матери, которая после своего вдовства сделалась еще беспощаднее в своих мнениях, получивших окраску мрачного пиетизма. Какого приема могла ожидать от нее дочь, поставившая себя в такое сомнительное общественное положение? Но тяжелее всех мучительных забот и сомнений была для молодой графини неотвязчивая мысль, неожиданно возникшая в глубине ее души. Эта мысль, приводившая ее в ужас, становилась все настойчивее и осязательнее и, наконец, настолько овладела ее фантазией, что она невольно поддалась ей. Какой-то неведомый голос нашептывал ей, что муж ее, граф Шатобриан, который мешает ее счастью, умер.
«Господи, – подумала он с испугом, – таким путем искуситель овладевает людьми и доводит их до преступления!..»
Все, что она видела теперь, еще более усиливало ее тяжелое настроение. Узкие улицы городка Фуа, круто поднимающиеся вверх к замку, через которые ей приходилось проезжать, были почти пусты; немногие прохожие с удивлением смотрели на нее и были незнакомы ей. Она забыла, что не была в Фуа со времени своего замужества и что даже знакомым трудно было бы узнать ее под густой вуалью, которой она снова покрыла свое лицо. Ей также не пришло в голову объяснить пустоту на улицах тем обстоятельством, что наступившая зима в этом суровом климате загнала обитателей городка в их закоптелые дома. Печально поднималась она к замку, но, доехав до середины горы, неожиданно остановила лошадь и, откинув вуаль, протянула руки: ей показалось, что старая графиня Фуа стоит у окна восточной башни. Через минуту руки ее опять опустились на седло.
– Мать не узнала меня, года берут свое; в былые времена глаза ее были так же зорки, как у горного сокола, – проговорила Франциска с печальной улыбкой.
Медленно
