Шоншетта. Марсель Прево

Я сделал тебе больно, малютка? – прибавил он, силой воли преодолевая свое волнение.

      – Немножко, – нерешительно ответила Шоншетта и, стараясь говорить как можно почтительнее и покорнее, прибавила: – Папа, пожалуйста, отдайте мне этот портрет!

      Лицо старика конвульсивно передернулось.

      – Молчи, Шоншетта! – произнес он дрожащим голосом, – ты сама не знаешь, чего просишь… ты – еще дитя… Не доводи меня до крайности… Я подарю тебе другие игрушки, подарю медальон гораздо красивее этого… А этот… смотри, что я с ним сделаю!

      Он швырнул его на пол и одним ударом ноги раздробил на мелкие кусочки.

      Шоншетте показалось, будто ее ударили прямо в сердце; бледная как смерть, она вытянулась во весь рост; даже ее губы побелели. В глазах у нее потемнело; тот, кто разбил все, что она любила, внушал ей отвращение.

      – Я вас ненавижу! – вырвалось у нее одним криком, – а он… он придет… и увезет меня!.. И я никогда больше не увижу вас!

      Людей, возбужденных сильным волнением, соединяет какая-то таинственная нить взаимного понимания: Дюкатель понял странные слова Шоншетты.

      – Чтобы он мог вернуться? – повторил он, и его глаза расширились от ужаса, – нет!.. Никогда!.. Он уже не может вернуться… никогда!

      Обессиленная пережитой сценой Шоншетта без чувств упала на пол; старик не поднял ее, а медленно направился к своей комнате по длинным коридорам, двигаясь посреди нагроможденной повсюду мебели твердым, уверенным шагом лунатика.

      Глава 5

      На дворе ночь, глухая ночь; ни звука кругом. Шоншетта только что проснулась после долгого, – о, да! Очень долгого сна; такого долгого, что она совершенно потеряла ясное представление об окружающем и продолжает неподвижно лежать на своей огромной кровати, не смея открыть глаза. Даже решившись приподнять веки, она не тотчас узнает предметы. Например, что это за серая стена над ее головой? Это – полог ее постели! Она чувствует странную радость, что наконец поняла это; долгое время она положительно страдала при виде нависшей над нею, давившей ее серой массы, присутствие которой она никак не могла объяснить себе… Теперь она понимает: серые занавески почти совсем задернуты; в их разрезе она видит неясно вырисовывающиеся предметы; на туалете мерцает ночник; над ним, на потолке, колеблется круглое пятнышко отраженного света. Но вот что Шоншетта не может понять: что это за неясная тень между кроватью и ночником? Тень движется, и она узнает отца.

      Тогда она вспоминает все, что произошло, вспоминает: ужасную сцену, предшествовавшую ее исчезновению из реальной жизни, – исчезновению, длившемуся неопределенное время. Она вся съеживается, старается не шевелиться, чтобы не привлечь внимание отца. Но он встает и, стараясь неслышно ступать, подходит к кровати, раздвигает занавески. Шоншетта начинает дрожать: что-то он сделает? Она несколько успокаивается, когда он тихо спрашивает:

      – Ты проснулась, Шоншетта?

      – Да, папа. Который час? Я долго спала?

      – Теперь четыре часа утра… Ты не приходила в себя целых три недели… Тебе нехорошо?

      – Нет,