моих фрейлин, всех жен чиновников, даже камеристок. Теперь его возлюбленной состоит Фрика Дронтгейм, сестра министра полиции, девушка крайне дурно воспитанная и худая, как скелет! Мне кажется, он пощадил до сих пор одну только Больберг! – Она взволнованно подошла к окну, распахнула его, вдохнула свежий воздух долин, вернулась ко мне и продолжала: – Я задыхаюсь, задыхаюсь здесь! Жизнь не возможна без любви, а любви-то у меня и не было. Бывали дни, когда я вставала с постели, словно сумасшедшая, полная твердой решимости бежать отсюда, если на моем пути не встретится что-либо… Достаточно было бы любому из моих подданных – если бы только его лицо понравилось мне – пожелать, чтобы стать капризом повелительницы… Я бродила по парку, думая: «Я молода… я красива… Неужели среди обитателей этой долины не найдется ни одного, который будет мечтать обо мне, которому захочется видеть меня поближе, который проберется в кусты парка, чтобы приблизиться ко мне, как этот офицер, который полтора века тому назад увлекся принцессой Марией-Еленой?» Как бы я была снисходительна! Двери парка открыты, и только древняя дощечка, прибитая у входа, гласит, что вход запрещен. Но это – такой рабский народ, что ни разу не было сделано попытки проникнуть в парк. Я не только не встретила, как Мария-Елена, влюбленного в меня подданного. Нет, до сих пор даже ни один жених не проникал в парк, чтобы сорвать цветок для невесты, и не нашлось ни одной невесты, которая попросила бы об этом жениха! – Принцесса остановилась, ее волновал звук собственного голоса. – И вот, – понизив голос, продолжала она, – в тот момент, когда я начинала совершенно отчаиваться, Провидение послало мне вас… – Она засмеялась веселым смехом школьницы, припомнив какой-то образ; мелькнувший в ее мыслях. – Я была уверена, – продолжала она, – что учитель, которого принц Отто нанял при посредстве немецкого посольства в Париже, окажется уродливым стариком. Но, как только вы приехали, я поняла, что вы должны быть молоды и красивы. Я поняла это из того, что на мой вопрос, каковы вы собою, Больберг с оскорбленным видом ответила: «Он мне не нравится!» А ведь Больберг нравится только все уродливое…
И снова звонкий смех Эльзы раздался возле меня. Ее смех был на пятнадцать лет моложе ее самой, и, закрыв глаза, я мог вообразить, что это смеется молоденькая девушка.
– Вы изменили мою жизнь, – продолжала принцесса, которая опять стала серьезной и совсем близко подсела ко мне на диванчик. – Я проснулась, я стала наслаждаться природой, книгами, жизнью. Я не хотела признаваться, что причиной этого превращения были вы. Это унижало меня, оскорбляло стыдливость женщины и гордость принцессы. Но три дня вашего отсутствия унесли всю мою гордость!
Принцесса замолчала… Ее полуобнаженная рука обвила мою шею и нежно привела голову в положение «грота Марии-Елены». Я поднял взор к своей «повелительнице», думая: «Ведь я тоже одинок! Мы оба – двое ссыльных… К ее мужу у меня нет никаких обязательств».
Прелестное лицо Эльзы совсем близко приникло к моему, ее взгляд тонул в моих глазах… Пусть моралисты, прежде чем
