Вишнёвый луч. Елена Черникова

это не лечится.

      Бабушка молодеет:

      – Надо? Нет, не надо. Господь с тобой!.. Сие позволено только гениям, и то в чистом озарении. Остальные могут обойтись приёмами.

      – Им было бы обидно слышать тебя.

      – Да на здоровье. Дуракам полезно обижаться. Быстрее вымрут.

      – И что с остранением? – злится внучка. – Объясняй. Всё мне объясняй!

      – Нервная попалась. Не дёргайся, тело, не дёргайся.

      Джованни дождался последнего дня книги благодаря ненавистной помехе: своему тучному, круглому телу. Оно выдержало его книгу. Удержало тело душу на верёвке, хотя надежды уже не было.

      Душа переполнена любовью – это не образ и не красивый тем более. Прежде всего, это тело, живьём разрываемое на куски.

      В любовной муке нет красоты. В любовной муке всё постыдно, душно и безумно.

      Но Джованни выдержал.

      Душа раздулась очумелым шаром. Душа бредила и бормотала невыносимо всецветной хочу златоносно могу созидательной нет солнечной хочу ночной могу энергии вселенской нет домашней внутренней мелкой синей белой томительной перламутровой о гадость я пухло неприличный… Дай! Шар вишнёвой силы бился в небо, метался по земле, как от урагана. Огромный, как что сами придумайте. Сама гипербола во плоти. Вы представляете себе гиперболу во плоти? Любовь, откроют учёные в двадцать первом веке, есть психическое заболевание. Пустота, извергающая инфекцию. В четырнадцатом всё гораздо хуже: любви ещё нет. Но Джованни любит Марию. Красавица заживо замужем. О гении, примите наши почести-соболезнования, – вы всегда опережаете время.

      …Какое объятие пропало!

      Внучка страдает. Родину любит, о словесности радеет, и пожаловаться некому.

      Рассматривая стены, удивляется: у бабушки в доме нет ни одной книги. Ни единого листочка. Весь дом – как цветок из шёлка и бархата, уют и вкус. Повторить невозможно. На границе между видимым и невидимым, на порожке сверхчувственного, будто вот-вот улетит окутанная нежно-фиолетовым дымом сущность в пыльную даль вечности, простроченную звёздными прочерками, – такой дом у бабушки. Нет мебели, только намёки, контуры, подсказки, нет остановки глазу. И тут же ясность, и всё есть: вода в кране, газ, электричество, стёкла – в обычной геометрии оконных рам. Всё невероятно; как беседа, например, физического тела со своей залётной душой.

      Бабушка всё говорит и говорит. Ей легко: Гутенберг[1] уже умер, а станок работает.

      Вечный двигатель Гутенберга. Вот кто изобрёл перпетуум мобиле.

      – Ах, да… Суть приёма, выловленного из тумана писательских ухваток нашим ядовитым яйцеголовым малюткой, – в описании общеизвестного наводящими экивоками, вроде два-кольца-два-конца-посередине-гвоздик.

      И смотрит на внучку: дескать, как я тебя! Выдержав паузу, поясняет:

      – Русские знают отгадку: это ножницы. Простой пример. Если вы читаете, что он расстегнул на ней кофточку и прильнул и так далее, то, похоже, дело идёт к половому акту. И вот он начинается!

1

Иоганн Гутенберг – изобретатель печатного станка, XV век.