Хейсар. Василий Горъ

мы добрались до покосившегося столба, с которого скалился выбеленный временем медвежий череп, дождик практически перестал, а на небе появились ярко-синие просветы.

      Поняв, что десятины в постели с Кромом, скорее всего, не будет, я угрюмо вздохнула и поймала на себе встревоженный взгляд Этерии Кейвази.

      Я непонимающе нахмурилась и направила кобылку поближе к ней.

      – Мэй, что произошло в лесу? Ты сама не своя…

      – Вроде ничего…

      – А если подумать?

      – Я поняла смысл одного из самых странных изречений Игенора Мудрого… – неожиданно для себя ляпнула я. – «Жить надо так быстро, как будто живешь последний час. И так медленно, как будто впереди – Вечность…»

      Баронесса сглотнула, покосилась на Крома, потом посмотрела на меня расширенными от ужаса глазами и почти неслышно спросила:

      – А как же долг перед короной и родом?

      …По лестнице я поднималась как на эшафот – медленно-медленно, ничего не видя перед собой и, кажется, даже не думая. Хотя нет, думая – в голове билось одно-единственное слово: «Должна… Должна… Должна…» И все глубже вбивало меня в омут отчаяния.

      Скрип двери, шлепок переметных сумок, хлопок закрывающихся ставней, топот ног водоносов – каждый звук, доносящийся до меня, я не слышала, а ощущала. Кожей. С большой задержкой. И словно через толстенную подушку.

      Прикосновения – тоже: то, что Кром поставил меня на ноги и помогает раздеться, я почувствовала только тогда, когда осталась в одном белье.

      Потом поняла, что он делает, вздрогнула, позволила ему стянуть с меня нижнюю рубашку, на негнущихся ногах подошла к бочке с водой, представила, как он положит голову на ее край и уставится мне в глаза и… заревела.

      Купание было забыто в то же мгновение – Меченый подхватил меня на руки, в два прыжка донес до кровати, завернул в одеяло, посадил к себе на колени и нежно прижал к груди. Потом закрыл глаза, осторожно провел ладонью по моим волосам, прикоснулся пальцем к кончику носа, дотронулся до губ и улыбнулся:

      – Ты красивая… Очень-очень… Слышишь?

      Я слышала, но говорить не могла.

      – Мне безумно нравится твоя улыбка, Половинка… Нет, не Половинка, а Огонек! Маленький, но теплый и яркий-яркий…

      Я уткнулась носом в его мокрый нагрудник и заплакала еще горше – он чувствовал то же, что и я, а я…

      – Когда ты улыбаешься, мне становится теплее…

      Меня заколотило.

      – …а когда ты плачешь, я замерзаю. И снова превращаюсь в того самого Бездушного, который когда-то вошел в захаб вашего родового замка…

      «Родового?» – мысленно переспросила я и застонала.

      – …в холодного, равнодушного и почти мертвого…

      – Ты не холодный, не равнодушный и не мертвый!!! – всхлипнула я.

      – Это потому, что ты меня отогрела! А если будешь плакать, я умру. И на этот раз – окончательно…

      «Умрет. А я – вместе с ним… – обреченно подумала