Туфли из кожи игуанодона. Кир Булычев

ий Гусляр.

      Более полувека на памяти Корнелия Ивановича за этим столом сражались в домино жильцы дома. Стол казался вечным, как советская власть. Он только оседал под грузом лет.

      И вот ножка подломилась.

      А ведь давно уже не собираются за столом любители домино. Здесь пьют пиво. А ножка подломилась. Будто в знак протеста.

      Вот в такой обстановке начинается третье тысячелетие.

      Шел июнь, птиц стало меньше, а воробьев больше. Постаревший Удалов стоял посреди двора и не знал, куда ему деваться.

      Обеда не намечалось, потому что Ксении позвонила Ираида из Гордома, которая по совместительству заведовала культурой, и вызвала ее с какой-то целью. Удалову не сказали, какая такая цель, его забыли, как старика Фирса.

      По двору шел незнакомый кот наглого вида: хвост трубой, глаз подбит. При виде Удалова произнес «мяу», причем так фамильярно, что Корнелия Ивановича даже покоробило.

      – Мы с тобой водку не распивали, – строго сказал он коту.

      Саша Грубин выглянул из окна на первом этаже и сказал:

      – Минц мне сказал, что, по его расчетам, Земля проходит сквозь космическое облако, которое резко повышает интеллектуальный уровень всех живых существ, кроме человека.

      – А почему человека не повышает?

      – А мы уже на пределе, – ответил Грубин. – И не исключено, что профессор прав. Я порой чувствую, что мне уже некуда умнеть.

      – Это опасно, – заметил Удалов. – Они захотят взять над нами верх. И может, даже поработить.

      – Ну что ты думаешь так тревожно! – возразил Грубин. – Я не вижу ничего дурного в том, что кошки или собаки станут поумнее. С умным котом мне всегда легче договориться, чтобы он не кричал под окном.

      – Умные люди не могут договориться, – сказал Удалов.

      Во двор вошел молодой человек, Гаврилов, меломан без определенных занятий, несчастье его матери-одиночки. Она любила повторять: «Счастья было – одна ночка, и на всю жизнь я мать-одиночка».

      Был Гаврилов навеселе.

      Он нес сетку с батонами. Штук пять батонов.

      За Гавриловым шагали три кошки.

      Словно ждали, что он им отрежет по ломтю белого хлеба.

      Завидев Удалова, Гаврилов усмехнулся мягкой физиономией и изобразил радость.

      – Светлый день наступил! – заявил он.

      – Насосался, – заметил Грубин.

      – Попрошу без намеков, – сказал Гаврилов. – Жизнь подарила мне смысл. Сколько я тебе должен, дядя Корнелий?

      Фамильярность не покоробила Удалова – вся непутевая жизнь Гаврилова прошла у него на виду.

      – Около семидесяти рублей, – ответил Корнелий Иванович.

      Он знал сумму долга, потому что не терял надежды когда-нибудь долг получить. И старался, чтобы сумма не перевалила за сто рублей. После ста долг становится безнадежным.

      – Девяносто рублей, – сказал Гаврилов. – Я проценты добавлял. А теперь держи. Подставляй свои трудовые ладони.

      Растерянный невероятной щедростью Гаврилова, который никому никогда еще не отдал долга, Удалов протянул сложенные лодочкой ладони. Гаврилов забрался свободной рукой в оттопыренный карман брюк и вытащил оттуда жменю стальных рублей. Высыпал деньги в ладоши Удалову и произнес:

      – Это еще не все, дядя Корнелий.

      Он повторил жест. Монеты были тяжелыми, груз оттягивал руки.

      – Не тяжело? – спросил Гаврилов.

      От него разило дорогим виски.

      Икнув, Гаврилов пошел к себе.

      – Пора работать, – загадочно произнес он. – Работодатели ждут в нетерпении.

      Он побрел к своим дверям, кошки – на три шага сзади.

      Удалов высыпал монеты на покосившийся стол.

      – Явное противоречие, – заметил Грубин. – Он же не на паперти стоял. Почему отдает не бумажками, а металлом?

      Удалов принялся считать монеты, двигая их по столешнице.

      – Ты заметил, что кошки зашли за ним в дверь? – спросил Грубин.

      Он запустил костлявые пальцы в седеющую шевелюру. Он всегда так делает, когда думает. Говорит, что это помогает.

      – Пятьдесят восемь, – сказал Удалов. – Я и на это не надеялся. У тебя пожевать чего-нибудь найдется?

      – Пиво есть, – сказал Грубин. – Холодное.

      – А чем закусываешь?

      – Заходи, – предложил Грубин. – А где Ксения?

      – Ее в Гордом попросили. Какие-то женские дела, общественность.

      – Что-то она с возрастом активной стала, – заметил Грубин.

      Удалов зашел к нему, сел за стол, отодвинул неработающую модель вечного двигателя – у каждого из нас есть маленькие слабости!

      – Экологией интересуется, – сказал о своей жене Удалов. – Живыми существами.

      – Голубей и кошек она всегда подкармливала.

      – Она и сейчас подкармливает.