Проклятый старый дом. Кристофер Сиб

, конечно, а как следствие того бардака, что без спросу вкатился однажды в его жизнь, сделав угрюмым и безучастным. Гаспара не заботили мелкие склоки рассорившихся друзей, старческие проблемы родителей, непрекращавшиеся завалы на работе. В один момент его будто выключили, погрузив душу в вечные сумерки. И здесь ему начало нравиться.

      Третий вечер Гаспар просиживал дома, наполняя внутренний мрак светлым пивом.

      «Живое!» – гордо красовалось на бутылке с длинным горлышком.

      – Ну хоть кто-то из нас живой, – недовольно бормотал Гаспар, разглядывая этикетку.

      Он вообще теперь часто беседовал с предметами: с телевизором («Ну давай, хоть сегодня покажи мне что-нибудь интересное!»), холодильником («Хм, опять пожрать нечего.»), пультом («Куда ты, скотина, провалился?! Как теперь телик смотреть?») или деревенским сортиром («Комары поганые, вы тут живете что ли!»). Но чаще всего – с бутылкой пива. А с кем еще ему было здесь разговаривать? До ближайшей деревни пара километров по лесу, да и там не горели желанием вести с ним светскую беседу. И не за этим ли он сюда сбежал из большого города – чтобы вдоволь намолчаться?

      Отбывая срок в крупной московской фирме, сидя день за днем в одиночной камере – крохотной кабинке, что гордо именовалась: «КАБИНЕТ НАЧАЛЬНИКА ОТДЕЛА», он маниакально откладывал каждую копейку с того самого дня, как узнал о женитьбе сразу двух лучших друзей. Гаспар не понимал, зачем он это делает, но не в силах был остановиться. Когда же две семьи некогда лучших друзей нашли повод для ссоры, а Гаспара сделали арбитром и «ценным слушателем» в излияниях желчи друг на друга, и началось его падение в холодную пучину того озера, у которого он сейчас поселился. Он даже пытался помирить этих идиотов, пригласив обмывать покупку недвижимости, но круто обломался, став свидетелем яростной схватки.

      Его бросили родители – после развода ни один не желал налаживать отношения с единственным сыном; оставили друзья – плевать они хотели на его проблемы; не ценили на работе, которую выполнит даже макака, если научить ее выкрикивать по десять раз на дню: «Уволю на хрен, если план не выполните!».

      – Черт, – слабо выругался Гаспар, ощутив накатившую тошнотворную грусть, едва он подумал о кривой дорожке, что привела в этот домик.

      Он лениво расквасился по дивану, полулежа, полусидя, оттягивая черные, местами дырявые треники, пытаясь найти и почесать промежность. За лето у него даже начал расти живот – тугая округлость повыше резинки треников – надежно спрятанный сейчас под темно-синей безразмерной футболкой. В одной руке Гаспар держал полупустую бутылку пива, в другой – пульт от телевизора, замотанный в целлофан. Он так и купил его по объявлению вместе с телевизором, в этом самом пакете, перевязанном скотчем.

      «Среди новостей этого дня…» – бодро затрещала ведущая новостей, заставив Гаспара задумчиво поскрести пультом по черной щетине, а потом по затылку, запустив его в короткие немытые волосы, тронутые сединой. Он гордился седыми волосами, словно то были боевые шрамы, делавшие мужчиной вчерашнего мальчишку. Седина, как-бы сообщала всем, кто ее видел, что уж этот-то человек достаточно повидал на своем веку. И только лишь один Гаспар понимал, где-то в глубине души, под всей той бравадой о «повидавшем виды мужчине», что седеть в тридцать два года он начал по банальной причине – стресс. Ведущая по ТВ явно не подозревала об этом – новости пестрили новыми поводами для волнений: катастрофа на железной дороге, ураган перебил кучу народа в Соединенных штатах, жара расплавила мозги европейцам, сгрудившимся вокруг фонтанов, как воробьи у грязной лужи.

      – Да уж, – угрюмо резюмировал выпуск новостей Гаспар, когда тот заканчивался. Ведущая с умилительным выражением на заштукатуренном лице вещала о преданной парализованному хозяину собачке, выдавливая слезу из пересохших и раскрасневшихся глаз Гаспара.

      – Вот молодчина, – пробормотал Гаспар, глядя на машущую хвостом белую собачонку в кадре. – Мне бы такую…

      Он задумался, сдвинув брови.

      – Ага, чтоб и она тебя бросила.

      Вечерний выпуск новостей подошел к концу. Дальше по расписанию – жалость к себе и попытка забыться в пыльном углу старого домика.

      Гаспар вовсе не был из тех, кто бездумно плачет по упущенным возможностям или разорванным отношениям с близкими. Он смотрел глубже, в самую густоту своего мира, обратив взгляд внутрь. Ему нравилось размышлять, анализировать, строить гипотезы насчет жизни, людей вокруг и себя, своего места в этом беспорядке. Но то было раньше, когда ему чудилось, что во всем этом есть смысл. Теперь же он стал инертен и тяжеловесен, словно валун, катящийся по пологому склону. Если его мозг и пытался бунтовать против той заскорузлой тряпки, в которую обернули все толковые мысли, то тут же сдавался, утопая в отупляющих алкогольных парах. Однажды Гаспар даже сравнил себя с этим домом, если бы его, следуя примеру многих деревенских семей, обшить снаружи сайдингом. Красивый, аккуратный, свеженький, а внутри одна труха.

      Гаспар огляделся. За пару месяцев, проведенных вне города, взгляд успел замылиться, перестал замечать, насколько неказистым был этот дом. Низкие потолки, обитые крашенной в помутневший