История работорговли. Странствия невольничьих кораблей в Антлантике. Джордж Фрэнсис Доу

командам, как бессознательные машины. Капитан стоит рядом с толстым канатом, которым он иногда пользуется, когда его подводит к нерадивому члену команды тот, кто еще видит. Мои глаза тоже начинают поддаваться болезни. Я больше ничего не увижу, кроме смерти. Спросил у капитана, позволит ли он черным выбраться на палубу. Он сказал, что это бесполезно, что члены команды на палубе так же слепы, как негры, что, если их вывести наверх, они разбредутся кто куда. Если же они останутся там, где находятся, хотя бы часть из них, по всей вероятности, сохранит свою пригодность, если нам выпадет счастье добраться до Гваделупы.

      Мы продолжаем испытывать ужасную боль, не имея другого рулевого, кроме судьбы. Потому что последний член команды, который оставался нашей надеждой, тысячекратно увеличил беду товарищей, разделив ее с ними.

      Ты не можешь представить себе наше положение. Недостаточно вообразить себя в темноте в глубокую полночь без единой звездочки в небе, ободряющей тебя, без единого друга, способного помочь. Ибо даже тогда ты могла бы видеть. Могла бы видеть блики воды, белые барашки волн, могла бы отчасти видеть или угадывать контуры предметов вокруг себя. В конце концов, ты, по крайней мере, имеешь абсолютное убеждение, что через несколько часов солнце вновь поднимется над океаном, а над миром вспыхнет новая утренняя заря.

      Наша ночь не похожа на морскую ночь, на темноту, смешивающуюся со светом в подобии неясного воспоминания о дне и чувства облегчения в связи с неизбежностью наступления утра. Мы ослепли, ослепли навсегда, дрейфуя по океану, как обломки кораблекрушения, двигаясь как облако по ветру. Капитан совсем ослеп, тем не менее надеется на возвращение зрения, между тем другие отчаиваются. У кладовой постоянно выставляется охрана с обнаженными саблями для предотвращения расхищения бочек со спиртом и гибели в безумии опьянения. Некоторые проклинают и ругаются с утра до ночи, другие гундосят похабные песни, третьи целуют распятие, дают обет блаженным святым. Несколько матросов лежат весь день в подвесных койках, очевидно предпочитая скорее голодать, чем выбираться за пищей. Что касается меня, то я хватаю все, что можно есть. Кулинария была забыта. Я испытывал счастье, когда удавалось добыть чашку воды, чтобы размягчить печенье, сухое и твердое как камень.

X

      Мама, твой сын ослеп на десять дней, хотя сейчас зрение улучшилось настолько, что можно писать. Я мало что могу рассказать о событиях за этот период. Каждый из нас жил в своем собственном мире тьмы, населенном тенями и фантомами. Мы не видели ни корабля, ни неба, ни моря, ни лиц друг друга.

      Затем начался шторм. За рулем судна никого не было, некому было зарифлять паруса. Мы неслись вперед, как старый корабль-призрак, который равнодушен к ветру и погоде. Наши мачты кренились и скрипели. Паруса срывались с креплений с треском, похожим на залп мушкетов. Яростно бушующее море в один момент целиком поглощало нас от форштевня до кормы. В следующий момент оно снова бросало нас вперед, словно в ненависти и отвращении. Даже в таких условиях кит вытолкнул обреченного Иону. Стонущий