Золотой камертон Чайковского. Юлия Алейникова

хватит дуться, – входя в комнату, примирительно проговорил Анатолий Михайлович, надевая на лицо привычную обаятельную улыбку. С годами эта маска утратила свою привлекательность, как и лицо композитора, обрюзгшее и утратившее свежесть. Смотрелась она не задорно и лукаво, как в молодости, а жалко и фальшиво. Так же, как и поредевшие тусклые волосы, нелепо зачесанные набок так, чтобы прикрыть разрастающуюся на макушке лысину.

      Ларисе Валентиновне потребовалось немало труда, чтобы стереть с лица отвращение при виде мужа.

      – Здравствуй, – сухо поздоровалась она, принимая жалкие, словно неживые, гвоздики на болезненно тонких стеблях. Она терпеть не могла эти цветы, словно сошедшие с плаката, выставленного к празднику Седьмого ноября. Они хорошо смотрелись на похоронах, торжественных заседаниях и демонстрациях.

      – Ларис, ну извини, напился как свинья, наговорил чего-то. У Сошкина день рождения был, вот, отметили узким кругом. Есть хочется ужасно, – чмокнув мимоходом в щеку жену, пожаловался Анатолий Михайлович. – Я пойду переоденусь, накрой на стол.

      – Накрой, подай, приготовь, извини, не дуйся. Я тебя ненавижу – извини. Я убил твоего мужа – не дуйся. Я низкая, подлая, бесчеловечная тварь, не обращай внимания, – зло шептала Лариса Валентиновна, накрывая в кухне на стол. Ничего-ничего. Она потерпит. Послезавтра Гудковский уезжает в командировку в Ригу. Почему-то она больше не могла называть его по имени, в этом было что-то семейное, дружеское, непереносимое и отвратительное. Гудковского не будет неделю, за эту неделю они с Лушей все обдумают.

      – Ешь.

      – Спасибо. Ужасно голоден, – не обращая внимания на настроение жены, с аппетитом набросился на еду Анатолий Михайлович.

      – Где же ты? – бормотала Лариса Валентиновна, шаря рукой в глубине старых, забитых всяким хламом антресолей. Как хорошо, что за эти годы у нее так и не дошли руки разобрать их. – Она должна быть где-то здесь. Точно должна быть. Ее не могли выбросить.

      Детей дома не было – Лиза уехала к подруге, Илья остался на даче. Гудковский еще вчера уехал в командировку, и теперь Лариса могла не спеша приступить к осуществлению своего плана. Гудковского они с Лушей решили отравить. Точнее, решила она, Луша была категорически против, считала, что их поймают и обязательно посадят, а то и расстреляют, и все из-за этого гада. И предлагала просто сдать его в милицию.

      – Вот она!

      Лариса Валентиновна ухватила рукой поллитровую банку с коричневатым раствором. Эту штуку, раствор Клеричи, когда-то достал Модесту его поклонник, сотрудник какого-то геологического НИИ. В тот год у них в дачном поселке расплодились буквально орды крыс, и ничто их не брало. Тогда кто-то посоветовал Луше травить их таллием. Вещество, как оказалось, ни в аптеках, ни в магазинах хозтоваров не продавалось, но Модест достал его. Было это лет за пять до его смерти.

      Главное, чтобы за столько лет этот раствор не испортился. А, впрочем, что может сделаться яду от длительного хранения, рассудила Лариса