«Сатурн» почти не виден. Василий Ардаматский

про голос крови? Извините, ради бога.

      – Да вы что, с ума сошли? Что вы мелете? – почти до крика повысил голос Андросов. Но тут же он овладел собой и небрежно спросил: – Итак, вы настаиваете на версии о кричащей крови и больше никаких мотивов своего поступка назвать не можете?

      – Остальное субъективно в еще большей мере, – удрученно произнес Рудин.

      – А все же что? – настаивал Андросов.

      – Нелады с командованием отряда.

      – Конкретно, пожалуйста. Характер неладов. Политический? Личный?

      Рудин удивленно посмотрел на Андросова.

      – Да что вы, право! Я же был рядовым бойцом, да еще переводчиком, без работы, поскольку пленных у нас не было. Просто в отряде меня почему-то невзлюбили, дали мне прозвище Полуфриц. В общем, несправедливое хамье, и все… – Рудин будил у Андросова воспоминания о его собственных неприятностях в Риге, пережитых им.

      – Что за отряд? Где его база? – Андросов явно уходил от этой темы.

      – Лиговинские болота.

      – Лиговинские? – удивился Андросов и, достав из стола какие-то бумаги, стал их просматривать. – Вы говорите правду?

      – Только правду. На ваших картах показано, что эти болота непроходимы. Но это не так. В центре болота есть остров и к нему безопасные тропы.

      Андросов удивленно посмотрел на Рудина.

      – Сколько человек в отряде?

      – Около двухсот. Большая часть – местные, остальные заброшены, как и я, из Москвы.

      – Командир местный?

      – Да.

      – Фамилия?

      – Я знаю только его партизанское имя – дядя Николай.

      – Кто он был до войны?

      – Судя по всему, партийный деятель. Причем из тех, кто уверен, что каждое его слово – это Божья искра гениального ума. Его любимое изречение: «Фриц сам лезет в петлю, наше дело подтолкнуть его в спину». И это глубокомысленное заключение он сделал, сидя в болотной землянке.

      Андросов пожал плечами.

      – То же самое, только чуть другими словами твердит московское радио.

      – Ну что вы! – не согласился Рудин. – Если уж говорить об официальной пропаганде, то она и в Москве и в Берлине грешит только одним: бежит несколько впереди событий и норовит желаемое выдать за действительность. Я из-за этого немало пережил.

      – А вы тут при чем? – вяло поинтересовался Андросов, очевидно, думая о чем-то другом.

      – Я ведь решил сдаться в плен давно. Но я считал, что мне здесь не будет веры, если я явлюсь, когда у немецкой армии одни бесспорные успехи.

      – Теперь, значит, они уже не бесспорны? Так прикажете вас понимать?

      Рудин молчал, только взглядом спрашивая, можно ли сказать все откровенно.

      – Ну, ну, а что же теперь? – бесстрастно спросил Андросов.

      – Теперь обстановка на войне изменилась, – тихо проговорил Рудин.

      – Это интересно. Что вы имеете в виду? – все так же бесстрастно спросил Андросов. Но Рудин увидел за этим неподдельную заинтересованность: конечно же ему интересно узнать, что думают о ходе войны с той стороны.

      – Я