Шмель и доктор Комаров. Кирилл Круганский

урный.

      – Шмель, ребята, эй.

      Шмель и Ребра повернулись.

      – На улице Сименона, которая бывшая Баскервилей, бывшая Ленина, около дома 30, корпус 6, сбили девушку.

      – Корпус 6, корпус 6, ― повторил Шмель, ― это где поворот?

      – Ну да.

      – Где банк и кофейня.

      – Да.

      – Там же камер штук шесть, на каждом столбе, ― сказал Шмель.

      – Дело раскрыто, ― засмеялся Ребра.

      – Ладно, ― сказал Шмель, ― давайте мне завтра утром видео со всех камер, а часов на двенадцать ― свидетелей.

      Он и Ребра проследовали в пивную, где выпили ровно столько, сколько нужно чтобы на следующий день ничем не отличаться от коллег-полицейских.

      Но наутро выяснилось, что хоть камер и шесть, ни одна из них не работала.

      – Вчера или вообще не работает? ― спросил Ребра.

      – Не знаю, ― растерянно ответил Шмель, ― а какая разница?

      – Просто. Профессиональная гордость, привык все знать.

      – Слушай, а что ж теперь делать?

      Ребра задумался.

      – Видно, как раньше придется: пойти туда, самому посмотреть, что за местечко. Сначала к криминалистам зайди, которые вчера туда ездили.

      – Не, сам не пойду, пусть криминалисты ко мне зайдут. Профессиональная гордость.

      – Это верно.

      Шмель вернулся в кабинет и набрал по внутреннему.

      – Кто вчера…― спросил он, ― да, да, на Сименона 30, корпус 6. Градов и Корнев? Пусть зайдут. Как в отпуске? Тьфу. А Корнев? На выезде? А свидетели? На двенадцать. Что значит не могут? Малый бизнес? Кофейня ― это малый бизнес? Да их по всему городу… Ладно.

      Уязвленный, он нежно швырнул трубку.

      – Сам поеду, ― сказал он вслух. Он снова пошел к Ребрам. Но того в кабинете уже не было. Шмель вышел из участка на улицу, пошел к стоянке, где увидел Красноярцева, шофера. Тот возился с колесом, сидя на нем.

      – Привет, ― поздоровался Шмель, ― что-то ты опухший.

      – Бандитское пиво, ― пошутил Красноярцев, ― изрешетило вчера.

      – Отвезешь меня?

      – Куда?

      – На Сименона 30, корпус 6.

      – Не, не могу. Видишь, пробитое. А запаску спиздили.

      – Кто?

      Красноярцев посмотрел на Шмеля.

      – А, да, ― сказал Шмель, ― что ж за день сегодня выдающийся. Пойду пешком.

      И он действительно пошел, тем более, пути-дорожки было всего минут двенадцать.

      ***

      Доктор Комаров медленно шел по темному коридору, уставленному клетками с одной стороны. Всего клеток насчитывалось десять или двенадцать, некоторые пустовали. Доктор по привычке был в халате, хотя уже лет двадцать надобности в нем не видел. И все по той же привычке на белый выглаженный халат было приятно посмотреть. Но это там ― в освещенной комнате. А тут, в полумраке коридора, среди холодного тусклого металла, белизна даже не угадывалась.

      Перед каждой клеткой, где кто-нибудь сидел, стоял или спал, доктор останавливался и производил одно или несколько действий: разговаривал, делал укол, мерил температуру, пристально смотрел в глаза или снимал брюки и смело шагал внутрь. Клетки соприкасались друг с другом, но сплошные деревянные перегородки между ними мешали удовлетворить любопытство, возникни оно в этой подвальной обстановке. В зависимости от того, что делал доктор, посещение клетки занимало от трех до десяти минут. Через час с четвертью он закончил и вышел в кабинет. Здесь он поставил медицинский саквояж на стол, снял халат, налил в стакан чаю, бросил три кубика рафинада, размешал и, достав из саквояжа сегодняшние заметки, принялся переносить их в ноутбук.

      Всего он обошел сегодня восемь клеток: все, где содержались образцы. У большинства из них дела двигались, причем в ту сторону, куда доктор и хотел. Образец Удовольствие попросил на завтра сливы, перышко, массажное масло, собрание сочинений Ремарка и спички. Образец Веселье и образец Рыдание жаловались друг на друга: их клетки соседствовали и им скверно спалось. Были еще просьбы от других образцов. Но они доктора Комарова не очень тревожили: тут все продвигалось нормально и отклонения были ожидаемы и не критичны. Беспокоили его два образца: Все и Ничто. Каждый из них переживал по меньшей мере пятнадцатую версию себя и рассвет завершения еще даже не брезжил.

      Доктор выдохнул, сделал большой глоток чуть остывшего чая и стал писать. Он заполнял таблицу. Примерно через час он остановился, допил чай и приступил к последнему ряду, который назывался: “Образец Все”. Он печатал:

      “Семнадцатая версия образца требует новых соитий. При этом существенных отличий от шестнадцатой версии не наблюдается. Подсадка женской груди и оволосение лица и лобка по мужскому типу не дали практически никакого результата, что, впрочем, можно было предвидеть. Это дает право сделать вывод, что ни мужское, ни женское начало не накладывают на образец должного отпечатка, оставаясь