Эпоха мечей: Короли в изгнании. Времена не выбирают. Время жить, время умирать. Макс Мах

Виктор прошел к пустому креслу – другой мебели в Малахитовых покоях не было – и сел.

      Риан глаз на него не подняла, а Лика даже не пошевелилась. Как сидела, когда он вошел, так и продолжала сидеть. Виктор вздохнул поглубже и закрыл глаза. Ему вдруг вспомнился какой-то то ли английский, то ли американский роман, читанный бог весть когда, – а может быть, это и вовсе была пьеса? – но суть дела там состояла в том, что один солдат потерял на войне память. Контузия или еще что, но память прошлого он потерял. Вообще. Не помнил даже, как его звать и откуда он родом. И разные семьи предполагали в нем, в этом молодом симпатичном мужчине, совершенно разных людей, своих сыновей, женихов, братьев, пропавших на войне без вести. А война там, кажется, была еще Первая мировая, но не в этом суть, а в том, что все эти люди пытались оживить в нем, в этом солдате, память. Хотели, чтобы он вспомнил. В конечном счете солдат вспомнил-таки, кто он, и оказалось, что был он таким говном в своей прошлой жизни, что дальше ехать некуда. И вот он, ставший теперь совершенно другим человеком, выбирает себе чужую судьбу. Зная, что это чужая жизнь, решает на самом деле стать другим, потому что прежним, настоящим собой, ему быть не хочется. Такая история. Ерунда, конечно, но, с другой стороны…

      «Господи! А если там действительно?..»

      И в этот момент… Перед глазами вспыхнуло северное сияние, не яркое, не раздражающее, но многоцветное и изменчивое. Вспыхнуло и погасло так же внезапно, как возник и исчез в ушах глухой посторонний гул. Но зато Виктор почувствовал, как что-то мягкое, невесомое коснулось его мозга. Можно было сколько угодно убеждать себя, что мозг ничего не может чувствовать, потому что в нем нет нервных окончаний. Можно было повторять это себе, как Отче наш, но что это могло изменить, если он это чувствовал? Ощущение было отвратительным, мерзким, таким, что все содержимое желудка потянулось вверх, норовя выйти обратно тем же путем, каким зашло туда во время завтрака. Виктор усилием воли подавил рвотный позыв и тут же о нем забыл, потому что…

      Они стояли на Скале Прощания, а вокруг неистовствовала штормовая ночь. Небо было затянуто тучами, и луны видно не было. Ветер рвал с них плащи, а под ногами, в невидимой бездне, волны грудью штурмовали скалы Приюта, и их грохот сотрясал небо и камни. Скала Прощания. Прощание… Все было уже позади, и семьдесят лет жизни в чужом мире и в чужом обличье, и формальности, и даже могилки схронов – все уже осталось в прошлом. Последняя ночь на Курорте, а завтра… Завтра даже это все станет смутным воспоминанием, как неверные впечатления раннего детства.

      Они стоят на Скале Прощания. Ветер пытается сорвать с нее темный тяжелый плащ, приносит водяную соленую взвесь.

      – Мне нечего делать дома, милый. Что я буду там делать, скажи, пожалуйста. Ты знаешь, как мы живем? У нас Средневековье, милый. И потом, кому нужна такая уродина, как я?

      – Ты красавица!

      – Да, в твоих глазах, милый. Но мои сородичи смотрят другими глазами. И потом, там не будет тебя.

      «Не будет меня, – повторяет он