Петербургская кукла, или Дама птиц (Ольга Судейкина-Глебова). Елена Арсеньева

по красивой девочке – «мне ни к лицу и не по летам, пора, пора мне быть умней!», скрывал «огонь любви в душе моей» за пустенькими смешками:

      Какая тварка Оленька Судейкина!

      Не знаю, как ее назвать.

      Полить ее из крупной лейки на —

      добно и после постегать.

      А «тварку» он в конце концов все же заполучил. Но гораздо позже, потом, после того, как ее сердце разбил-таки «изменщик и злодей». Но только вот какой вышел казус, какая закавыка: не соперница-разлучница погубила счастье Ольги – его погубил… соперник-разлучник.

      У Сергея был близкий друг по имени Михаил Кузмин. Знаменитый поэт, утонченное, изысканное существо, красавец совершенно в декадентском стиле – лишенный примет мужественности, изломанный Пьеро, томное нечто… Талант его был сверкающий и несравненный, нездешний, нерусский. Талант, вообще чуждый земному. Ольгой Михаил восхищался искренне как волшебно красивым созданием. Он посвящал ей многие стихи, исполненные рыцарского преклонения перед прекрасной дамой. Вернее, не рыцарского, а скорее поэтического – ну какой же из томного Кузмина рыцарь, он, пожалуй, трубадур. Взять вот хотя бы эти стихи:

      Стояли холода, и шел «Тристан».

      В оркестре пело раненое море,

      Зеленый край за паром голубым,

      Остановившееся дико сердце.

      Никто не видел, как в театр вошла

      И оказалась уж сидящей в ложе

      Красавица, как полотно Брюллова.

      Такие женщины живут в романах,

      Встречаются они и на экране…

      За них свершают кражи, преступленья,

      Подкарауливают их кареты

      И отравляются на чердаках.

      Теперь она внимательно и скромно

      Следила за смертельною любовью,

      Не поправляя алого платочка,

      Что сполз у ней с жемчужного плеча,

      Не замечая, что за ней упорно

      Следят в театре многие бинокли…

      Я не был с ней знаком, но все смотрел

      На полумрак пустой, казалось, ложи…

      Ольга обожала его стихи. Она вообще очень хорошо декламировала – хорошо, как никто другой, – и стихи Кузмина ей невероятно удавались. А он вообще считал, что никто так его стихов не читал, как Ольга.

      Но это «творческое содружество» начнется потом, гораздо позже, когда жизнь научит Ольгу конформизму и в то же время даст ей понять, что пресное существование мещанки, чего пуще смерти боялась и что ненавидела Ольга, можно разнообразить только чем-нибудь остреньким… например, этакой солененько-перченой штучкой, как сексуальные извращения. Но это, как уже было сказано, произойдет позже. А пока в один прекрасный день Ольга наткнулась на дневник Кузмина. Отчего-то в начале века все, как нанятые, вели дневники и раскидывали их где ни попадя, так что на них натыкались объятые иллюзиями мужья или жены подруг или друзей. И читали все, что объектам их иллюзий взбредало в голову написать, и со звоном роняли на пол розовые очки, и те разбивались на