Старая Москва в легендах и преданиях. Владимир Муравьев

свой лик»:

      Но слепой народ в годину гнева

      Отдал сам ключи своих твердынь,

      И ушла Предстательница-Дева

      Из своих поруганных святынь.

      А когда кумашные помосты

      Подняли перед церквами крик,

      Из-под риз и набожной коросты

      Ты явила подлинный свой Лик.

      Светлый Лик Премудрости-Софии,

      Заскорузлый в скаредной Москве,

      А в грядущем – Лик самой России —

      Вопреки наветам и молве.

      Не дрожит от бронзового гуда

      Древний Кремль, и не цветут цветы:

      Нет в мирах слепительнее чуда

      Откровенья вечной красоты!

      Советская атеистическая пропаганда, ставя под сомнение вообще возможность «чудес», совершаемых чудотворными иконами, для «разоблачения» Владимирской иконы Богоматери приводила неопровержимый, по ее мнению, исторический факт: сдачу Москвы в 1812 году Наполеону.

      26 августа 1812 года, в день памяти Сретения Владимирской иконы Богоматери в 1395 году, состоялся ежегодный крестный ход из Успенского собора к Сретенскому монастырю. Этот день описывает журнал «Наука и религия» в статье 1984 года: «Пели молебны и под сводами Владимирской церкви Сретенского монастыря, и в Успенском соборе, где пребывала «чудотворная»: «Не имамы иныя помощи и надежды, разве Тебе, Владычице!..» Но устрашющий сон не приснился Бонапарту».

      Да, сдача Москвы русским командованием и вступление в нее войск Наполеона были актом военного стратегического расчета как той, так и другой стороны, и поэтому все должно было происходить по предначертанному плану с заранее известным результатом. Но действительные события в Москве вышли из-под контроля, опрокинули расчеты вождей, их логику и приобрели неуправляемый иррациональный характер, что почувствовали многие современники тех событий, отразившие позднее это в своих мемуарах. Действовали не разум и логика, а некая подсознательная сила, высшая целесообразность, которую в ее полноте не мог постичь и тем более управлять ею никакой участник событий с его какой бы то ни было широкой информационной осведомленностью и большими властными полномочиями.

      Присутствие в событиях сентября – октября 1812 года иррационального начала вполне мог признать и понять не логик, не позитивист, не историк, указывающий на ошибки в действиях руководителей той и другой стороны, а только художник, поскольку методу художественного познания присущи интуитивность и иррациональность. Именно с таких позиций эпоху 1812 года воссоздает Л.Н. Толстой в романе «Война и мир».

      В этом отношении замечателен эпизод получения Кутузовым известия о выходе французов из Москвы. Кутузов, как показывает Толстой, не ожидал его и сначала не поверил, его реакция на рассказ-донесение курьера была не такой, какую от него ожидали: реакция не военного человека, не полководца, не умствующего и рассуждающего деятеля, а верующего, целиком полагающегося на высшую силу русского простолюдина:

      «Болховитинов